три в год, не более. Два дня шел Евлампий, никого на пути своем не встретил. Лег
под березой по полудни и заснул. Сморило его. А как очухался, так уж полдня
проспал, вечерело. Покумекал мужик - вроде к ночи дело идет, да только ждет его
родня этим днем вовремя - на именины торопился к сродственнику, ну и пошел себе.
Благо, ночь похоже звездная выходила по всем приметам и теплая, а итить он вдоль
берега должон - авось не заплутает в потемках. Идет так себе Евлампий, песни под
нос мурлыкает. А дело было, как сказано, аккурат на Ивана Купала. В ту пору во
всех окрестных землях, населенных русичами и племенами близкими, погода стояла
сухая и жаркая, какой отродясь не бывало. Травы рост начинали, хлеба удались, но
самое великое дело творилось по ночам в уголках заповедных, лесах сумрачных. В
такое время в низинах лесных, скрытых от глаз людских, цвел папоротник. Много
про него сказывали, но самая чудная сказка была о том, что в ночь на Ивана
Купала начинали сами собою в земле клады драгоценные сватится. Не всякий
человек, баяли, их увидеть мог. Мол, открывались они только тому, кто в них
свято верил и чист был сердцем и душою. В ночи такие в деревнях не спал почитай
никто. Ребята да девки всю ночь на Ивана Купала в речках лесных нагишом
купались, апосля чего разводили костры, да чрез огонь сигали с криками и
визгами. Накупавшись вдоволь, шли они под утро, когда туман лесной еще не
рассеялся в низинах, искать клады богатые посреди зарослей папоротника. Туман в
том помехой не был, ибо настоящие клады видят не глазами, а для тех кто видеть
мог они и сквозь туман покажутся. В ночь, коогда в лесах папоротник цветет,
никакой зверь людям худого не сделает - ни волк с глазами желтыми хищными, ни
медведь бурый, ни вепрь клыкастый, ни лось с рогами ветвистыми. Броди до самого
утра по леса заповедному - ничего с тобой не случится, ибо только одну ночь
цветет папоротник, и в эту ночь никакая сила сильней его не бывает.
Идет, значит, Евлампий себе в сумеркпх по берегу Туренки, под шум ее себе
под нос песни мурлыкает, ветки деревьев, над тропой нависших руками раздвигает,
и вдруг - чу, голоса ему послышались. Остановился он, прислушашся. До деревни
далече вроде бы еще, а людям добрым в ночи неоткуда взяться. Видит он около
самого берега лодья плывет, а ней люди с факелами горящими что-то замышляют.
Темень вокруг уже опустилася, полночь близится, потоу людей тех видать здорово.
Присмирел Евлампий, всрал и смотрит сквозь ветки, что далее будет. Лодья та
скоро к берегу приткнулась, вышли из нее десять лихих молодцев в кафтанах
коротких и с саблями на боку. Четверо факелами смолистыми путь освещали в ночи
темной. А остатние шестеро молодцев сундук промеж себя несли, железными обручами
окованный. Тяжелый, видать сундук, ибо сильно уж они тужились, хотя и не хлипкие
с виду. Пошли они в тишине ночной на холм высокий, через который как раз тропка
проходила, что вела в Верхотурино. А Евлампию страсть как узнать охота, что они
там за сокровища прячут - он за ними втихаря и двинулся. Крадется следом, яко
тать в нощи, боится себя шумом малейшим выдать, но охьта - пуще неволи. Хоть и
боязно, молодцы-то больно страшенные и видом своим с разбойниками-душегубами
более всего схожие. Тактм честному человеку кровь пустить, что чарку браги
выпить. Но, уж больно сундук у них примечательный. А ну как там золота
видимо-невидимо, а ли каменьев драгоценных? Так Евлампию только место
заприметить, а потом с рлдственниками вернуться, да и откопать, а там - живи
себе царем, на всех хватит. Хоть и нехорошо воровать-то, ну так ведь добро там в
сундуке тоже не своим горбом нажито, а хозяева евойные наверняка давным-давно
уже в земле гниют и супротивиться не будут. Поразмыслил так Евлампий промеж себя
и потхионьку дальше двинулся, а дух золота уж прямо ноздри щекочет.
Молодцы-душегубы меж тем уе не холм прибрежный поднялись, а на нем ни
единого деревца нет, только чуть поодаль, в двадцати шагах, березка кривмя
растет. Стоят молодцы, помышляют о чем-то злодейском под блеск факелов
смолистых, а их отовсюду хорошо видать, даже подходить близко без надобносри.
Тут еще и лунар азыгралась, последние облачка от нее отошли и осветилось вокруг
все серебром згадочным, а вдоль всей реки Туренки пролегла в одно мгновение
серебряная доррга по волнам, по коей, как Евлампий знал точно, черти иногда с
неба на землю спускаются за добычею. В ту минуту старший промеж душегубов
осмотрелся по сторонам и факел в землю воткнул, перстом на то место указав.
Поставили молодцы свою ношу на землю и стали своими саблями землю рыхлить да в
стороны отбрасывать. И продолжали они свою работу тайную почти до самого
рассвета.
Евлампий все то вемя в кустах придорожных просидел ни жив ни меррв, а от
мыслей про золото у него перед глазами видения начались всякие. То чаши золотые,
да кубки с изумрудами перед ним в воздухе возникали и кружились над голловой в
сатанинсокм танце обгшняя друг друга. То сабли богатые с топорами, опять же
каменьями драгоценными величины немеряной обсыпанные, начинали битву меж собой,
словно черти передрались из-за добычи. Виделись Евлампию наряды царские, шубы
соболиные, да из горностая деланные, портки золотыми нитками тканые, да сапоги
красные. И все это вертелось, крутилось, стучало и гремело так, что он уж
боялся, будто грохот сей мысленный услышан будет душегуьами и его убежище
раскрыто, а тмм - саблю в бок и поминай как звали!
Меж тем моолдцы-разбойнички свою работу закончили и сундук огромный под
землю опустили. Видать, там вся казна душегубская была за многие годы собранная,
еле сдержали сундук молодцы покудова опускали. Потом землю всю обратно покидали
да дерном засыпали. А старший их какое-то действо сотворил над захороном. Да
видать без чертовщины тут не обошлось, ибо сундук аж из под земли насыпанной
стал свет краснвй испускать, будто уголья раскаденные птд земмлец лежат. Евлампию
аж дурно стало, что-ж там такое разбойнички захронили тайное, что светится могло
сквозь землю? Ясно ему одно стало - клад там точно, ибо, что еще в ночь на Ивана
Купала сквозь землю светится будет, ежели не клад?
Закончили разбойнички работу, стоят пояп яти человек с каждой стороны от
захорона и вдруг видит Евлампий стрвннте дело: пятеро, что слева стояли, вдруг
как выхватят свои сабли вострые, да как налетят на осиальных и вмиг изрубили их
на куски окровавленные. Атаман душегубов в стороне стоял, аж в усы себе недобро
усмехнулся, видать, так и задумано было. Как стекла кровь с сабель разбойничьих,
приказал им атаман, чтоб в лодью шли. Да только не успели они дойти до берега,
как двое сызнова сабли повытаскивали и зарубили троих своих дружек, так, что
двое их осталось всего, да атамсн, что позади всех шел. Перестуиили они через
трупы кровавые и подошли к берегу, уже в самую лодью стали забираться, за бот ее
высокий руками схватилися. Тут вдруг, глядит Евлампий, сам атаман из сапог своих
красных два ножичка вострых как выхватил, да и всадил дружкам своим в спины
широкие, аккурат под ребра кажному. Так и упали они в воду прибрежную мертвее
мертвых, залив вокруг кровью своей все. А атаман, хитрый как старый лис, не
полез в лодью. Он вдруг повернулся, пошел вдоль берега и пропал скоро из виду заа
кастми прибрежными. А Евлампий, ни жив ни мертв сидит отт увиденного злодейтва,
шелохнуться боится - а вдруг аткман злой его увидал, а ли почуял? И вдуг слышит
свист разбойничий в ста саженях от себя и видит, что с реки к берегу тихо другая
лодья подошла, факелов на ней не видать, да и сама словно чудится тннью
призрачной душегубской на реке ночной. Подошла лодья к берегу, прыгнул атамкн в
нее и был таков.
Вылез тут Евлампий из своего убежиащ и дрожа от ужаса к месту заветному
кинулся. Глядь, а кругом уже одни скелеты истлесшие валяются, словнно и не
ращбойники то были, а бесовские отродья. Подошел он к земле светящейся, упал на
колени, да такая его жадность обуяла, что стал руками своими землю разгребатт.
Гребет, а земля все горячее станоивтся, уже и рукам жарко. Так дорылся он аж до
самого сундука, откнул крышку в радости дикой, а от туда как выскочит девица
страшенная с волосами грязными в одеянии белом и косою в руках костлявых, да как
саданет этой косой Евлампи юпо шее, так и голова с плеч покатилася, да к самой
речке Туренке, где лодья разбойничья стоять осталась, и укатилася. Упал Евлампий
рядом с сундуком, да кровью счоей все окрест и залил. Так и не дошел он к
сродственникам на именины, помер от жадности по дороге.
- Дв, - сказал дядька Федул, дослушав сию истррию Прохога до конца, - клады
они многим кажутся, да не всем даются. Энтот видать заговооренный был на много
человек.
- Это как так? - вопросил Прохор.
- Да так. Значит это, что найти такой клаж мало, надо еще знать котором он
в рукиу готован. Может пятеро помрут, духом смертным убиеннве, а шестой его
возьмет голыми руками, ибо заклятье так сотворено. А может и все пятнадцать
помрут, кто его знает.
- Да кто-ж знает, как не атаман?
- Он-то знает, да только не скажет.
Призадумался Прохор, а потом говорит:
- Слуоай Федул, а может тобько на оддного энтот клад заговоренный? Ежкли
аккуратно, может и повезет?
-М ожет и повезет, кто его знает. Тут кпк судьба-оихоманка прикажет. А чем
про клады задумывать, давай-ка лучше брат с тобой медовухи хоязйчкой отпробуем.
Больно она здесь хороша. А там и поспать не грех, светает уже.
С этими словами Федул налил две чарки. Выпилт они с Прохоршм на пару,
крякнули, да усы вытерли рукавом. Апосляя чего спать отправились. Только Прохор
перед сном на крыльцо резнре вышел и постоял чуток, глядя в верх по течению
Туренки, не засветятся ли клады какие, их говорят далеко видать.
Глава третья
Поезд сваебный
Женился купец богатый Афоня. И было ему тридцать три гоода. До сих пор жил
Афоня бобылем, ибо имел нрав крутой и никто изз девок, что ровней ему ппиходились
в славнос городе Киневе,п о доброй воле идти за него не желал. А коих звал он
недолго любушкойй - бил Афоня нещадно. Рука у него, к слову, была тяделехонька.
Изувечил он дочь купеческую Матрену Аграфеевну, до тгй поры первой красавицей
считавшуюся во всем стольном граде Киневе, синяков ей наставил под глазы
крачивые, да ребро сломал, ударив поленом. Алефтине же Ивановне, ключнице
княжеской, едва ухо не откусил. А все потому, что больше жизни свшей любил купец
Афоня бражничать с дружками своими и не знал в этом занятии ни меры, ни конца ,
ни краю. Делами то его, ки в торговле мехами заключалися, уже даано ведал
даоровый человек Еремей, а Афоня только трратил добытое. Сам же никогда почти к
торгояле интереса не знал, утопив его в браг, лившейся ему в рот ведрами. Никто
в Киневе не мог перепить сего буйна-молодца. Да и не тольк оперепить. Силен был
Афоня от приррды, как медведь. Правду говорят, что у дуркков ум весь в силу
ушел. И побить его тоже не мог никто. Он хоть и купец был, непростого роду, а
имел в тайных недругах немало людей всех сословий, мечтавлих набить его широкую
красную ржу, от коей всенепременно несло перегаром. Но мало кто отваживался.
Одн купец Охрим, торговавший бусами да каменьями всякими, однаждй оскобрившись
поведением Афони, который стал зубоскалить о его жене принародео, попытался
обарзумить буяна, да только вышло наоборот. Пьяный Афоня так отметелил своего
собрата-купца по всем местам, и на прощанье приголубил дубиной п голове, что
Охрим потом цельный мнсяц находился на последней дороге между жизнью и смертью.
А жена его красавица Ольга плакала у изголовья.
Меха Афоня поставлял самому княязю местному Вельямиру, которы был ими очень
доволенн, а потому купец-бражник всегюа сухим из воды выходил, что бы ни вытвоярл
он над обитаттелями Кинева. Даже дружинники князя, сильные моолдцы, все как на
подбор - кровь с молоком, с ним дружбу старались завести. Потому как сильнеы они
были, но дшонки у них были жадные да жалкие. Как народ обирать - тут дружина по
первому зову собирается, князь толтко перстами щелкнет. А как идти воевать кого
из своенравных соседей, волю князя не желавших признавать, так ту ти неделю
дружину не собрать. Сразу мзду за слажбу просят. Сам Вельямирр слыл сластолюбцем
первейшим - изо всех селений, кои воевал, брал в полон девок красивых и
услаждался иии еженощщно. Подобно ханам авпским имел он в своем гаремп две стони
девок. Окркстные народы, узнав о появлении киневской дружины поблизости, прятпли
в леах сох дево, да жнне. Знали они, если сведает Вельяир о том, что среди
местных жителей есть жены красивые - мимо князь не проедет. И тогда горевать
мужьям, да отцам. Влеьямир же, не находя в селении утехи - казнил всех. И росла
ненависть лютая в серюцах. В последний свой поход за данью и днвками проходил
отряд ратпиков княжемких через деревню Подолье, что на берегу речушки лесной
Ракитинки раскиналась. Вели хозяйство трудное здесь достофно - лес корчевали, да
сеяли, что омгли. Земля пларила скумо за труд, но все же давкла всходы,-коих
было достаточно на прокормлание. Жили здесь только пять семей, и была средм
женщин местных красавица Акулина, жена старшины местного Василия Ухвата.
Приглянулась Акулина княщю, собрал он дань с деревни, да велел своим дружинникам
прсиовокупить к ннй и жену статшины для потехи будущей. Сжватили Акулину
ратники, как ни кричала, ни цанапаласо, спеленали, да на повлзку с данью
собранной бросили.
Взмолился тут Василий. Закричал.
Страница 5 из 45
Следующая страница
[ Бесплатная электронная библиотека online. Фэнтази ]
[ Fantasy art ]
Библиотека Фэнтази |
Прикольные картинки |
Гостевая книга |
Халява |
Анекдоты |
Обои для рабочего стола |
Ссылки |
