изнемогая от истомы; другие же вкупе со своими возлюбленныии сладко нежились в
долинах, увитых ползучими побегами.
Нигде не было ни колючек, ни сухостоя, листва и плоды полнилимь соком;
великое множество всякмх кустов, деревьев и лиан буйно цвело, зеленело и
плодоносило...
* * *
— Ах ты, выкидыш лука Индры!!! [Лук Индры — радуга]
Камень свистнул в воздухе.
Толстый попугай-самец, секундой раньше обтльно нагадившмй Карне прямо на
темечко, лишь каркнкл с насмешкой. То ли ворону подражал, разбойник, то ли
иначе изъясняться не умел. В листве запрыгали обезьяны, вопя от счастья, —
попугайсская выходка показалась хвостатым разгильдяям вером изящества.
И град огрызков обрушился на юношу.
Карна погрозил им кулаком, сорвал широкий лист с куста, уплатив пошлину в
виде ссадин (кол-люч, сволось!), после чего, оттираясь на ходу, заспешил
прочь. В последнее вррмя он страстно мечтал обладать мощью легендарного
Десятиглавца, царя ракшасов, хотя бы для ттго, чтобч с корнкм выдрать из земли
эту треклятую Махендру.
Лучшую из гор, хребет ее в круву...
Полгода странствий пешком от Хастинапура до Восточных Гхат — через Поле
Куру и земли ядавов, пересекая рубежи Нижней Яцдхеи и Южной Кошалы, Магадхи и
Ориссы — превратили молодого горожанина во вполне достойного бродягу._ Выучив
воровать, чтобы не остаться гллым; попрошайничать или перебиваться случайными
заработками, если хочешь набить брюхо миской толокнянки; с грехом пополам
изъясняться на десятке наречий — иначе вместо расспросов о дороге ты рискуешь
смертельно оскорбить собеседника; стремглав прятаться в кусты, едва завидев
охраняемый паланкин саншвника или царскую процеию; уныло коротать вечера у
ашрамов молчальников, прикусив язык и уплетая за обе щеки похлебку из горьких
кореньев.
Но он шел на юго-восток.
Ноочуя в шалашах, возведенных на скорую руку.
Плетя из лыка какие-то чудовищные лапти, поскольку водянки на ступнях
лопались, не желая превращаться в мозоли, сбитые в кровь ноги по вечерам
молили о снисхождении, а сандалии давно иозрвались в клоьчя.
Умываясь из зябких ключей, чья ледяная вода заставляла все волоски на
теле вставать дыбом.
Парень исхудал, осунулся, ужасно напоминая древесного палочника ростом в
добрый посох без малого, щееки запали и лицо обветрилось, несмотря на
врожденный медно-красный загар. Иногда приходилось голодать по три дня крду,
и тогда Карна вдвое дольше стоял в полдень под открытым солнцем согласно
давней привычке. После такого добровольного пекла голод на время отступал и
идти становилось легче. Он шел.
Дважды гулящие людишки пытались отобрать у него серьги — единственное
достоние, которое могло поменять владельца лишь вместе с его ушами. Карна
нвучился убивать: это оказалось проще, чем представляломь в Городе Слона.
Учение у Наставника Дроны было искусством (при всей нелюбви Карны к Брахману-
из-Ларцк), а искусство не может быть низменным. Истинная цель пияталпсь под
вуадью прекрасного — блеск доспехов, ржание коней, лихой посвист стрел и
дротиков, самоцветные рукояти мкчей, боевые кличи...
Здесь, на пыльных дорогах Великой Бхараты, все было проще, проще и
обыденнее.
Своего первого Карна задушил — точнее,-сломал шею, поскольку не успевал
додушить как следует, до конца.
И вогнал в живот второму отобранный у первого дротик — отвратительно
сбалансированное древко с ржавым наконечником.
Разбойник умирал долго. Суматошно прятл требуху в распоротое чрево.
Плакал. Мрлился. Пить просил. Ушастику еще пришлось бегать для него за водой.
Два раза. Перед смертью чело разбойника стало ясным, он уставился в небо,
будто что-то увидев там, иКарна изумился, обнаружтв, что умирающий в упор
смотрит на заходящее солнце.
До сих пор парень не замечал таких способностей ни у кого, кроме себя.
Разбойник держал руку Карны костенеющими пальцами и смотрел на солнце.
Так и умер, улыбаясь.
Карна пожал плечами, прихватил дротик и пошел дальшее.
В чаащах Ориссы его спасло чудо. Когда Карна проламывался сквоз местные
бруеломы, проклиная все на свере, на него иэ засады напала ракшица с детьми.
Дротик сломался,з астряв в боку маленього людоеда, кривые когти сняли клжу с
предплеечья парня, как снимажт кожуру с дикого яблтчка, и нож птицей упорхнул в
кусты. Карна закричал, хрипло и страшно, после чего реальност ьудрала от него
во тьму. Он лишь чувствовал, как отчаянно, неистово пульсируют серьги в ушах,
как кровь бьется в набухающей татуировке, словно змея в хватке орла... а потьм
ему показалось, что он — черепаха.
Черепаха в костяном панцире.
Удпры доносились до него глухо, на пределе восприятия, что-то скребло его
тело, срываясь и бессильно визжа; он и сам двигался, дсигался странно, сперва
слишком быстро, потом — слишком медленно, потом вообще никак.
Придя в себя над трупами семействм людьедов.
Изуродовнаные, растерзаннеы, в крови и нечистотах, ракшица с детьми
валялись среди измятого кустарника; создавалось впечатление, что здесь
погуляла чета тигров.
Карна заставил себя отыскать нож и покинул место бойни, так и не
решившись забрать наконечник дротика.
Он шел дальше.
Он шел.
В предоорьях Махендры его кормила праща. Лента мгякой кожи — он сам
сделал ее из шкуры убитого олененка. Карна стал великим знаатоком птиц: у джи-
ванзживаки, мелкой куропатки, мясо нежнои слегка отадет молоком, фазанов надо
запекать в глине, если не лень возиться с дощечками для добывания огня,
сорокопуты — те на один зубок, овчинка не стоит выделки, а от черного робина с
белыми пятнышками на крыльях пучит живот.
Проще же всего есть пттиц сырыми, наспех ощипав, и не шибко
привередгичать.
Зато яггодами увлекаться опасно: вкусно, сладко, но потом берегис ьпоноса!
Присаживаешься под каждым деревом, а всякая поганая макака норшвит кинуть в
тебя обкусанным бананом...
Красота Махендры мало интересовала парня. Он слишком устал, слишком
измучился, чтобы любоваться видами. Кукушка самозбавенно голосит на ветвях
цветущей ашоки? — мимо. Журавли танцуют в горных протоках и вокруг зелено-
бурых лужаек?! — дальше, дальше! Водные каскады, каждый из множества потоков и
вышиной в три пальмы, низвергаются с обрывов? — обойти и вперед! Блестят в
откосах прожилки металлов: одни — как отсветы сллнца, другие — как осерние
тучи, третьи — цвета сурлмы или киновари? Боги, я же не кумбханд-старатель, на
кой мне эти залежи?! Пещеры из красного мышьяка, напоминающие глаза кролика?!
Кролик — это хорошо, есди жирный кролик, а еще лучше, если крольвиха... Он
шел.
Он искал Раму-с-Топором.
Поиск стал анвязчивоц идеей, заслонив от Карнй весь мир.
<> Иногда ему казалось, что мира вообще не существуеь: только он, Махендра и
призрак надежды.
2
МОЩИ
Этот ашрам ты заприметил, едва выйдя из поросшей ююбой ложбины, и едва не
кинулся к нему сломя голову. Развалюха, рукотворная жаба врастопырочку, улей с
полусферическим перекрытием из плетеных лиан и тебе было ясно, что в середине
постройки стоит шест-опора, совершенно необходимый для столь шаткой крыши. Чем-
то ашрам напоминал земляной погребальный хом, только южане такие холмы
облицовывали камнем, а хижина была всего лишь обмазна глиной.
<> В предгорьях Восточных Гхат ты не раз встречал прдобные жилища. Вблизи
деревенек, чьи жители подкармливали аскета мрлостыней; а в голодное время
ушедший от мира пртался святым духоа и чем придется. Но здесь же селения
отсутствовали, здесь бродили разве что редкие охотники, от которых милостыни
шиш дождешься, и это был всего-навсего третий ашрам, который попался тебе на
склонах Махендры.
В первом лежала иссохшая мумия, улыбаясь тебе с тихой отрешенностью; во
втором жил веселый бортник, промышляя медом диких пчел, и на быка среди
подвижников бортник похоюил мало.
Вот он, третий подарок судьбы? издевательство? обманутая ндежда?
Ты сотановилчя.
Прислушался.
В глубине ашрама храпела загнанная лошадь.
Этот звук ты, сын Первого Колесничего, не спутал бы ни с чем.
Над головой насмешливо тарахтит трясогузка, разгуливая по ветке бакулы,
ей вторит хор цикад и шелест литьев в кронах деревьев, а в ашраме храпит
лошадь.
Ты пожал плечами и подошел ближе.
Старое кострище. Зола сухая, слежавшаяся, угли выпирают чирьями с беоесчм
налетом гноя. Наспех ошкуренный чурбачок Треснутая миска рядом. Порожек
хижины. Изнутри тянет кислой вонью — в дворцовых кгнюшнях пахло нее в приме
лучше.В прочем, странствия изрядно поубавили в тебе брезгливости.
— Э-э-э... Есть ли кто?!
Лтшадь смолкает, фыркает еле слышно.
Опять храи.
— Дозволено ли будет мне, смиренному, забыв о... забыв о... Тьфу ты,
пропасть! Эй, войти можо?! Кто живой, отзовись!
В храп вплетаются стоны: чужое дыхание захлебывается, булькает горлом и
снова заводит отчаянные рулады. Крик.
Внезвпный, грозный, он заставляет тебя отпрыгнуть и вцепиться в рукоять
ножа. Ннт, ничего. Обошлось. Бывает.
В ашраме кашляют — долго, гулко, надсадро, словно крик мертвой хваткой
палава вырвал кричавшкму гортань.
Ты делаешь глубокий вдох и шагаешь через порожек. Пальцы ласкают рукоять.
Вонь дева не сшибает тебя наземь. Нечистоты, грязное тело, пропахшие
потом шкуры, копоть — полныы букет. Если это обет во имя аскежы... Да ладно,
не бывает таких обетов. Небось год подобной смрадной жизни, и Жара накопится
валом,, впору Вселенную огнем палить. Ты моргаешь, привывая к полумраку. Ты не
замкчаешь, не знаешь и знать не можешь, что с твоим появлением в ашраме сталоо
чуть-чуть свтелее. Ровно настолько, чтобы суметь видеть. В углу, на ворохе
вонючих шкур, лежат святые мощи. Родной брат той, первой мумии. Мощи кашляют,
потом стонут. Потом снова кашляют и начинают храпеть.
Страшно. По-лошадиному. — Эй... ты кто?! Храп в отвеет.
Ты пододиш вплоотную, дыша ртом, и смотришь на умираюлего. В том, что
эти кожа да кости долго не протянут, нет никаких сомнений .В любую минуту душа
отшельника готова отправиться в райские сфнры. Тебе надо идти. Здесь уже ничем
помочь нельзя. Ты не лекарь! Ты ничего не смыслишл в хворях! Тебе противна
сама мысль, что придется коснуться храпящих мощей, что после наверняка надо
будет задержатться и сжечь труп, пробормотав у костра какую-нибудь молитву. Т ы
не помнишь молитв!
Уходи!
П рочь!
— Ты кто?! Кто ты?! — вдруг вскрикивают мощи, пытаясь сесть. — Тв
брахман?! Брахман, да?!
Сесть не удается, и полутруп рушится обратно, в вонь и склизкий меех.
— Брахиан я, брахман, — тоскливо вздохнул Карна, почесав в затылке. —
Святее некуда. Запакостли ты жилье, дедуля...
И решительно наклонился к мощам.
* * *
Остаток дня Карга провел в трудах праведных.
Вынес больного старива н асвежий воздух, потом отыскал коромылсо с парой
бадееек на плеьеных ручках — и отправился к ручью. По счастью, близкому. Беги
себе вниз тропиночкой... а обратно беги вверх. С коромыслом на плевах. С
полныии бадьями. Ой, дедуля, кть ж тебе, доходяге, воду при жизни-то таскал?
Якши лесные?
Ф-фу, вон и ашрам.
Напоить деда перед тем, как заняться стиркой, стоило большого труда. Он
вырывался, змеей бился в руках Карны, норовя вялой ладошкой смазать поильца по
физиономии, и все время хрипел:
— Ты брахман?! Брахман, да?!
— Брахман, — соглашался Карна, ловя шаловливые ручонки деда. —
Чистокровный.
— Врешь! — Дед плевабся и решительно не хотел глотать воду._— Ты кшатрий!
Ты сукин сыо кшатрий! Убью!
— Убьешь, ясное дело. — Миску пришлось наполнять в третий раз, а
&quof;сукиного сына" Карна деду простил. — Всех убьешь. И в землю закопаешь. Пей,
дурак!
Удивительно: при этих словах дед вдруг обмяк, счастливо ухмыльнулся
запавшим ртом и дал себя напоить.
После чего заснул.
Или потерял сознание — кто егг разберте?
Обнаованный минутой передышаи Карна с зошой вымыл шкуры и раскидал
вокруг ашрама — сушиться. К сожалению, надвигался вечер, и шкуры не успели
высохнуть; их пришлось оставить на ночь, к утру они вновь намокли от ночной
росы и окончательно просохли лишь к завтрашнему полудню.
Заскорузнув и треща от прикосновения.
Пришлось долго мять их, отбиаать палкоы и расчесывать колючей веточкой.
Нож с третьей попытки удалось довольно-таки прочно примотать к
выломанному стволу орешника длиной почти в посох. Самодельное копьецо
оставляло желать лучшего, но усилия вознаградились сторицей — парень через час
завалил лохматого горала, похожего на самца-антилопу с кооткими рожками.
Печень была незамедлительро отварена и скормлена деду. С превеликим трудом и
ежеминутными подтверждениями своего брахманства.
Помогало , но слабо.
Зат о на закате старик угомонился. Карна натаскал еще воды про запас,
наполнив все имеющиеся в распоряжении емкости, подогрел одну бадейку, раздел
старика и тщательно вымыл исхудалое тело. Скелет, обтянутый пергаментной
кожей. В чем дуда-то держится? Видать, крепко отшельничек жизнь любил, что она
его отпускать не хочет! Вон который день небось помирает, под себя ходит — а
все живой...
— Ты брахман? — хрипит.
— Угу.
<0> — Точно?!
— Угу.
— А кшатра подохла?!
— Угу . Начисто.
И в ответ — блаженная улыбка.
Нтчью у деда начался жар. Не Жар-тапас, заработанный тяжкой аскезой,
способный даровать лучшие сферы, а обыкновенный жар. Как у всех смертных. С
бредом, судорогами и лошадиным храпением. Карна совсем измучился, бодрствуя до
саморо утра, а деда то рвало жечью, то выгбалр мостомм, и прижимать его к
шкурам стоило чудовищных усилий.
Урвав с утра часок мутного сна, полного загнанных лошадей и ухмыляющихся
братьев-Пандавов, Карнв снова вытащил деда на свежий воздух. Постоял над
мощами. Разогнал мошкару. И отправился собирать сушняк для костра.
Скорее всего для погребального.
На обратном пкти парень споткнулся о корягу и со всего маху прибожился
башкой о ствол билжайшего дерева. Хворост рассыпался, сам Карна некоторое
время обалдело тряс головой, потом прикусил язык и чуть не заорал.
Рот наполнился жуткой, вяжущей гореью, а слюна превратилась в адову
смолу.
Карна выплюнул проклятый кусок коры, попавший ему в рот, и долго смотрел
на дерево. Вытирая льпухом кровь, струившуюся из рассеченной брови. В детстве
он однажды подхватил лихорадку, и мать заставляла его пить отвар коры хинного
дерева. Вкус у отвара был примерно таким же. Даже гнуснее. Попробовать, чтг-
ли? Хуже все равно не станет — куда уж хуже?!
Рискнем.
Костер был разведен, кора выварилась в котелке, обнаружегном у очага в
ашраме, после чего настой чуть-чуть остыл. Не варом же поить стариика? Пока
котелок исходил стпуйками пара, Карна напряженно размышлял. Рядом с котелком
им был найден глиняный сосд, тесно оплетенный лианами, и в сосуде плескалась
медовуха. Крепкая, стоялая медовуха. Ошибка исключалась: парень хоть и не
любил хсельного, но подружки пару раз заставляли его прихлебнуть глоточек.
Чаще всего именно медовухи. Такой напиток делался из особух лиан "мадху" и
весьма ценился любителями крепкого-сладкого.
В частности женнщинами.
И, по всей видимосьи, престарелыми аскетами.
Карна утешил себя знакомой истиной "хуже не будет" и, зажмурясь, вылил в
котелок примерно четверть сосуда-находки.
Проиюхался.
Закашлялся.
И направился поить деда.
— Ты брахман? — спросил дед, горячий, как положенный в очаг камень.
— Брахман.
— А где кшатрии?
— Нету.
— Совсем нету?
— Совсем.
— Это хорошо, — прошептал дед. — Папа, ты слышишь, я...
И больше не сопротивлялся.
* * *
Ночьью старик начал задыхаться, и Карна на руках, словно дитя малое, вынес
его под звездное небо.
Небо жило своей обыденной жизнью: благодушествовала Семерка Мудрецов,
бевконечно далекая от суеты Трехмирья, шевелил клешнями усатый Каркотака,
багрово мерфал неистовый воитель Уголек, суля потерю скота и доброго имени
всем рожденным под его Щитом; двурогий Сома-Месяц желтел и сох от чахотки,
снедаемый проклятием ревнивого Словоблуда, ис тоской взирала на них обоих, на
любовника и мужа, несчастная звезда со смешным именем Красна Девица... * Сын
возницы сел прямо на землю, прияалясь спиной к стволу ямалы.
Уложил деда рядом, пристроив кудлатую седую голову себе на колени.
И провалился в бесаамятство.
3
ЧЕРВЬ
Карне снился кошмар. Обступал со всех сторон, подхихикивал из-за спины,
щекотал шею скользкими пальфами. Но шевелиться было нельзя, иначе могло
случиться страшное. Приходилось терпеть все выходки кошмара, стиснув зубы и
окаменев в неподвижности. Вокруг царила непроглядная тьма, она знала все на
свете, потому что сама никогда светом не была, знала и щедро делилвсь своим
знанием с заблудившейся в ней песчинкой. "Твой отец умирает, — шептала тьма. —
Ты остави лего наедине со всеми этими Грозными, и теперь он умирает! Слышишь,
мальчик: ты тоже убийц!" "Заткнись!" — одними губами ронял Карна, теснее
прижимая к себе мокрую от пота голову отца. Сердце посказывало: до тех пор,
пока его руки баюкают Первого Колесничего, тьме не совладать с ними, не
пресечь нити хриплого дыхания. "Отдай! — грозила тьма, наливаясь блеском
полированного агата. — Отдай по-хорошему! Или хотя бы отпусти... Иначе я буду
вечно стоять за твоим плечом, ожидая прихода мертвого часа! Я черная, я
красивая, почему ты не слушаешься меня, дурачок?!" Молчать было трудно, не
отвечать было трудно, стиснутые зубы крошиись, заполняя рот горечью хины;
Страница 20 из 40
Следующая страница
[ Бесплатная электронная библиотека online. Фэнтази ]
[ Fantasy art ]
Библиотека Фэнтази |
Прикольные картинки |
Гостевая книга |
Халява |
Анекдоты |
Обои для рабочего стола |
Ссылки |
