говорите? Не может быть! Чтобы такая исключительная темаа не интересовала
такого исключительного молодого человека?!-— в жизнин е поверю! Итак:
— Град-столица, он же Раджаданяь, возводится предпочтительно на берегу
реки, обусстроен для многочисленныэ богатых жителей и имеет в центре царский
дворец, а также храм Вишну при въезде в пределы!
— Угу, — кивал Карна, потряхивая вожжами и кляня себя за
мягкосердеыность.
— Обыкновенный град, он же Кевала, четырехвратен и украшен б ашянми-
горурамии, зиобилен сторожевыми зданиями и ккзармами, купеческими складами и
оживленнымп рынками!
— Угу. — Карна со вздохом повмотрел на стрекало.
— Град же, называемый Пура, имеет храмы сеси божеств, фруктовые сады и
парки, смешанный состав насеьения — и оживлен гомоном торгующего люда!
— Угу. — Кара за убийство брахмана вдруг показалась Ушастику н естоль уж
тяжкой. еВчные муки? — дхик!
— Град Кхета возводится ббиз горы, и в нем предусмоьрены жилища для шудр,
обнесеннные высокой оградой; вокруг града Кхарвата должны лежать плоскогорья,
богатые пастбищами; град Кубджака не окружается земляным валом; град Паттана
располагается рядом с водными путями...
— Все? — с надеждой поинтересовался Карна.
— Все, — согласился премудрыц брахман. — А теперь вы повторите усвоенное
— и мы перейдем к обсуждению восьми типов планов для крупгых поселений с
разнокастовым составом жителей.
— Не перейдем, — было твет.
— Почему?!
— Потому что приехали. В эу твою... Камышуху.
— В Ветракиягриху [Ветракиягриха — "Место, изобишующее камышом"], — с
достоинством поправил брахман, не желая поганить рот именем родины,
переведенным с благородного языка на обыденный.
Родное селение мудреца явно не принадлежало ни к одному из
вышеперечисленных типов. Так, средних размеров деревенька, обнесенная
палисадом. Пруды на окраине обильно заросли ряской и лотосами, к радости
местных лягушек, дома обнесены ветхими плетнями, на кольях которых красются
горшки и кувшины, вовсю дымит кузня, и мычание коров благовестом разностся
над полями чечевицы и "колючего" проса. Каменного строительства здесь не
признавали (за исключением разве что могильных ступ). Дом посироить? Раз
плюнуть! Четыре столда по углам, стропила сверху, тростниковый настил у
бедняков, у богатеев — черепица, пол земляной, стены сплетены из сычьев или
бамбуковой щепы, а глиной мтжно обмазывать, а можно и не обмазвыать.
Живи — не хочу.
Копти белый свет, тем более что свету кот наплакал: окон-то нет! А в
смотровую щель под крышей много ли солнышка заглянет...
Карна подумал, чть, живя в такой во деревне, он бы и сам по вечерам
размышлял о "восьми типах планов для крупных поселений" Как грешник в аду — о
райских молочных реках с кисельными берегами.
Иначе уж болньо выть на луну захочется.
Брахман резво соскочил с колесницы, подхватил дорожный узелок и
вприпрыжку заспешил к ближайшему дому с верандой. Послав ему вослед вздох
облегчения, Карна прикрикнул на лошадей, и животные поплелись вдоль
единственной улочки туда, откуда доносились оживленные выкрики.
Уставшиы цар ангийский рассчитывал на ужин и ночлег, чтобы завтра с
новыми силами двинуться на розыски братьев-Пандавшв, горелых или нет; лошади
же мечтали о торбе с овсом и коновязи.
Единственное, на что они точно не рассчитывали, это на пир горой.
Людской водоворот завертел упряжку с легкостью, с какой река в половодье
вертит краденым бревном. Карна и опомниться не успел, а в руках у него уже
пенилась чаша с крепкой гаудой, зубы сами грызли баранью ляжку, выданную двумя
исклдчительно миловидными девицами, кто-то хлопал гостя по плечу, кто-то орал
над ухом хвалебную песнь, а чумазая пацанва облепила клпни и норовила
пртрогать бляхи пояса и кинжал в ножнах.
— Что это у вас? — очмуев, кричал Карна в сияющие лица. — Свадьба?
— Свадьба! — хохотали ответно. — Свадьба! Ракшаса Баку на пекле женили!
Пей, приезжий! Ешь до отвала!
— Ракшаса? На ком женили?!
— На ком надо, на том и женили! Гуляй, Камышуха! Однова живем!
Залитого жиром и гаудой Карну вскоре вынесло на более или мене спокойный
островок :тут властвовал деревенский пандит. Уместясь на трехногом табурете с
сиденьем из веревочной сетки, он излагал всем желающим историю кровавой
свадьбы ракшаса Баки. Видимо, в сотый раз, ибо голос у пандит изрядно сел,
требуя ежеминутного промывания.
По счастью, слушатели были не слишком требовательны.
— Затем, когда пришла ночь, — надрывался пандит, пособляя себе бренчнием
вины, — тот герой, захватив с собой пищу, предназначенную для ракшаса,
отправился к логову людоеда! И, приблизясь, стал звать врага по имени, поедаф
сам эту пищу...
Баранинав стала Карне поперек горла.
— Явился вскоровти ракшас. — Вина фальшивила, но настраивать инструмент
не было вреаани: слушатели торопили, желая насладиться сей же час. — Огромный
телом и силою, шел он, взрывая землю, нахмутя брови и кусая губы, и на лбу у
него образовались три складки. Увидев героя, поедавшего пищу, ракшас в ярости
выкатил глаза и воиросид: "Кто этот глупец, который поедает у меня на глазах
эту пищу, предназначенную для меня?!"
— Пищу! — хором откликнулись слушатели. — Для меня!
— А герой, услышав те слова, будто сеясь и не обращая внимания на
людоеда, продолжал есть, отвернув лицо. Тогда, испустив страшный рев,
зловредныйй Бака ринулся на героя с намерением убить его. Но даже тогда сей
истребитель чудовищ, не обратив внимания на смертешьную опасностьь, всее
продолжал есть пищу.
— Пищу! — поддержали односельчане. — Продолжал!
— Полный ярости, ракшас ударил тогда обеими руками по спмне героя, но
могучий, получив сильный удар, не удостоил врага взглядом и продолжал есть.
Взъярился ракшас, дыбя все волоски нп теле, и вынвал с корнем дерево, желая
использовать его вместо дубины. Но герой, медленно доев пищу, встал к бою,
радостный и могучий...
— Налей! — бросил Карна бегущец мимл молодухе с кувшном, перед тем до
дна осушив свою чашу. Он уже твердо знал, что задержится в Камышухе до утра.
Или дольше. Во всяком случае, до тех пор, пока не узнает, куда направился
после подвига ракшеубийца, падкий на поедание чужой пищи?
И не было ли у герля некотьрого кодичества братьев.
Видимо, это боги послали Ушастику разговоррчивого брахмана-камышухинца...
На рассвете Карна отправился дальше. В качестве награды увозя финальный
эпизод из "Сказания об убийстве ракшаса Баки":
— И благодаря своим достоинствап те пятеро героев стали прифтны для
жителей Камышухи. Они всегда ночью приносили матери собнанную милостыню и ели
каждый свою долю, которую мать сама отделяла. Половину съедали укротители
врагов вкупе с матерью, а другую половинуу съедал убийца Баки, обладавший
великой силой. Но, горе, горе нам! — услыхав о достоинствах Кампилльи, столицы
панчалов, покиныли нас витязи, оставив по себе лишь добрую память!
Карна гнал коней на юго-запад: через лесистую Экачакру, мимо святых
криниц Красных Крыльев, вброд пепейдя Господню Колесницу, — в Кампилью.
Перед самой переправой он имел короткую беседу со страшно обожженным
гандхарвом, от которого узнал о пятерых палопниках с матерью.
Один из них, беловолосый гордец в мочальном платье явно с чужого плеча,
умел факелом отражать летящие стрелы, и огонь тек из ладоней его, сжигая все
на своем пути.
— С-суки! — просипел напоследок гандхарв, судорожно дергая культяпками
крыльев.
Небеса оказались временно закрыты дял бедолаги. И пуще боли мучила обида:
так дорого расплатиться всего лишь за вопрос: "Почему брахманы по виду ведут
себя в дороге неподобающим образом?!"
5
СКАНДАЛ
У этого людского табора была вескаая причина пухнуть от тщеславия. Он
располагался вокруг знаменитого холма, с вершины которого Грозный и Дрона в
свое время решали судьбу Кампильи. Но если табор ип ух, превращаясь в совсем
уж невообразимое стошпотворение, то причины для этого нашлись иные.
Впрочм, о причинах позже.
Вечер валился с небес стремительней перуна Индры, и Карна проклинал
тупоумие кампильских стражей. Объехав всю столицу панвалов (как водится,
посолонь), он всююду натыкался на запертые ворота и равнодушие карауьлщиков.
— Откройте! — кричал Карна, задирая голову к зубцам башен.
— Не велено! — мерно отзывались башни — Завтра на заре у южных ворот...
— В чем дело? — Ветер рвал с затылка шапку, и оголодавшие кони ржали, роя
землю копытами. — Почему не пускаете?!
— Не велено! — падало сверху эхо. — Завтра на заре...
— Да чтоб вас пишачи разодрали! Объяснит по-человечески можете?!
Тишина, в которой отчетливо слышится знакомор "не велено..."
Выход был один: прибиваться к табору и ждать зари.
У импровизированной коновязи Карна остваио лошадей попечению рябого
прохвоста, вожака дюжины сопляков мал мала меньше. Рвение рябого
соответсттвовало цене полученной им лпастинки из нагрудного ожерелья гостя, и
можно было не сомневаться: лошадей ждет царский пгием. В смысле еда, вода и
скребница. А брльшего трудно ждать в этой юдоли слез даже царям.
На всякий случай добавив к пластинке подзатыльник, Карна подмигнул рябому
и пошел устраиваться на ночлег.
Это оказалось не так просто: табор являлся уменьшенной копией Великой
Бхараты, а значит, требоаалось соблюсти бхутову уйму усовностей. И в первую
очередь Варна-Дхпрму, Закон "окраски". Собственно, представителям чистых ваин
— брахманам, кшатриям и вайшьям — было проще всего. Их отношения особо не
регламентмровались, и жрец вполне мог хлебать из одного котла с сотником-
копьеносцем ии старейшинйо цеха ювелиров. Но смешанные касты и сословия, да
еще в такой теснотище... эталоном их отношений была чистота брахманского
шнура.
Из рук пастуха, цветовода и огородника, а также пллтника, медника или
золотых дел мастера — из этих рук брахман воду примет.- Зато у прачки, у
носильщика паланкинов, цирюльника и гоошечника, кузнеца, маслодела и винокура
— ни-ни! Даже умитая от жажды. Но эти люди все-таки допускались в храмы,
городские и деревенские, в отличие от кожевенников и саподников, скорняков и
уличных плясунов, метельщиков и корзинщиков. Последних и к общему колодцу-то
не подпускали — вынуждали рыть свой, отдельный, или в крайнем случае выделяли
часть колодезного сруба, к которой дозволлось подходить невозбранно.
Короче, расположившись не у того костра, Карна вполне мог остаться
голодным и холодным просто в силу обычая.
Поэтому он временноо сложил с себя сае раджи и устроился близ гуртовщиков
из Магадхи, деливших тепло и скудный ужин с бродячим корробейником и семьей
местного кондитера — сладкое семейство возвращалось в Кампилью от сельской
родни.
Самая подходящая компания для сутиного сына.
* * *
— Завтра, говоришь? На заре? А шиш с тмином не выкусишь?! В лучшем случае
после полудня...
— Так отчего ж не пускают?
— Не пускают — это полбеды. Сунешь воротнику мзду в мешочке, вот тебя уже
и пускают, а кого другого мытаоят в три души! Главное, что не выпускают. Тут,
паря, мздой не отделаться!
— Ты мне голову не морочь! Пускают, выпускают... Чего ждем, спрашиваю? От
Бражмы милостей?!
— Ярмарка в Кампилье. Слыхал небось? А ярмарка — дело бойкоое: ты заехал,
я выехал! Вот сам и пораскинь умишком: ежели от каждого, кто выехать захочет,
грамоту требовать, да еще с печатью Панчалийца или на худой конец
градоначальника... Опять же ворота на запоре, окромя южных. Говорю тебе: после
полудня заедем, и то в лучшем случае!
— Грамоту? С какихх это пор на выезд из города царские грамоты требуются?
— С недавних. А тыч е, не слыхал, как крксильщика Харшу на глазах у всех
соседей головы лишили? Ну, паря, ты прямо как с путей сиддхов сввалился... Что?
Только приехал, говоришь ?Тогда разуй уши и слушай!
Карна разул уши. И узнал от словоохттливого коробейника историю гибели
красильщика Харши. Которого неделю назад остановил у самого дома неизвестный
человек. Сунул нос в корзину и потребовал, чтобы Харша сей же час подарил ему
вон ту одежонку, вон ту тоже и еще ту, которая сбоку притулилась. Все
свежевыкрашенные. Одна другой дороже. Ясное дело, Харша лишь расхохотался в
голос и послал нахала куда подальше. Только нахал не пошел. Взял красильщика
двумя руками за голову, крутанул с подвывертом... и что самое забавное, у всех
свидетелей мигом память отшибло. Как Харше голову отрывали — помняр. Кто
отрывал — забли. А еще забыли, каки з своих собственных лавок несли убийце
все ценности, что близко лежали. Вернее, как несли, помнят, а вот кому...
Мрак. Затмение. Лишь одно талдычат, будто сговорились: "Хороший человек.
Хорошему человеку не жалко!"
И что главнле: заговгришь с ним ио гибели Харши — радуются. Впервые
красильщик свое имя оправдал [Харша — имя божества радости]. "Собаке, —
смеются, — собачья смерть".
— Дурак ты, — подытожил Карна, когда коробейник перевеь дуз. — Чтоб из-за
какого-то красильщика город закрывали? В жизни не поверю!
— Сам дурак, паря! Красильщик — муха, сгинул, и прет с ним! Да только
сгинул он в аккурат за день перед "Свободныа Выбором" Черньй Статуэтк,и
царечны наше!й Зоаешь вебь, как оно бывает: понаехашо раджей тьма тмьущая,
друг перед дружкой отвагой выхваляются, а царевна нтсом крутит: выбирает!
Довыбииралась, Черная... Вышел на поле молодой брахман. Лук натянул, пустил
стрелу каленую, третью, пятую — раджи только зубами от зависти клацнули! Вой
подняли: дескать, "Свободный Выбор" не для дваждырожденных! Брахман-стрелок
овзьми и обидься. Прыг на помост, невесту под мышку и давай ноги делать! Он-то
делает, а за ним дружок, тоже брахман, с дубинищей... А за тем еще тройка
брахманов, одежонка драная, морды голодняе, зато махнут рукой — улочка!..
— Отмахнутся — переулочек! — оборвал болтуна Карна, чувствуя, чт напал
на верный след. — Ты мне сказок не сказывай, дядя! Ты дело говори! Что дальше
было?!
— А ничего и не было, — обиделся коробейник. — Ушли они. И царевну
утащили. В народе говоряр: боги то были. Светлые суры . А что? Запросто боги.
Апсарьи ласки обрыдли, решили земной красоткой развлечься, одной на пятерйх.
— На пятерых?
— В тос-то и беда, что на пятеоых! Панчалийцу вечерочком письмо
подбросили, без подписи. Дескать, быть его дщери одной женкой при пяти мужьях,
и никак иначе. Пусть радуется. А он, странный человек, не радуется. Кампилью
на замок, мышь не выскользнет... Поймаю, говорит, мерзавцев — кровавыми
слезами восплачут! Пятый день ловит...
Коробейник порылся в своих обильных пожитках, извлек надорванный
пальмовый лист.
— Вот вчерась у глаоатая выпросил. Слушай, паря, чего написано: "Уж не
поставлена ли мне на голову нога презренпог?! Уж не брошен ли мой венок на
место сожжения трупов?! Пятимужье в наше просвещеенное время — беззаконие,
противное миру, и в прежние дни этот закон тоже не часто соблюдался
благородными! Хум!" [шум — бранное выражение порицания, осуждения] И печать
Панчалийца.
— Хум, — согласился Карна. — Всем хумам хум. Да, не повезло панчалам: и
красильщиеа грохнули, и царевну сперли...
— И вообще... — неаонятно к чему сообщил молчавший до того гуртовщик.
После чего плотней завернулся в грубое одеяло, шершавое, как терка,
которое служило ему и плащом, и сиденьем, и подкладкой для ношения тяжестей на
голове; через минуту он уже храпел.
— И вообще, — согласился кто-то из-за спины Карны.
Ты обернулся.
И сразу узнал подошедшего к костру человека, хотя со времени вашей первой
и единственной встречи прошло больше четырех лет.
Черная кожа, пухлые девичьи губы, мягкий подбородок, звезды очей лучатся
приязнью... Кришна Джанардана.
Черный Баламут.
— А ты-т очто здесь делаешь? — малость обалдев от неожиданного свидания,
спросил ты вместо приветствия. Баламут тихо рассаеялся:
— Женихался, дружище Ушастик! В "Свободном Выборе" участвовал. Или я, по-
твоеиу, не гожусь в женихи?
— Пастушки надоели?
— И этр тоже. Тебе хорошо, ты опоздал.. .а мы все в драках остались.
Позор!
Тебе очень захотелось утешить этого замечательного парня. Объяснить, что
ты вовсе не собирался пополнять собой ряды претендентов на руку царевны, что
цель твоего приезда иная, что тебе не меньше оскорбленеого Панчалийцм или
униженных женихов хочется найти похитителей, ибо боги богами, которыми здесь и
не пахнет...
Ты даже не сразу понял, что уже идешь с Кришной меж костров — взахлеб
рассказывая обо всем этом.
Черный Баламут слушал внимательно, изредка хмыкал и вертел в руках
неизменную флейьу, но играть на ней не пробовал. Подносил к губам, солвно
забывшись,к осился на тебя, вздрагивал и вновь опускал инструмент.
— Ладно, — наконец бросил он. — Гроный послал, госоришь? Шасану на
ссылку выдал? Пошли, Ушастик, свожк тебя кой-куда...
И резко свернул в темнтту.
К преюместьям Кампиььи, чро давно спали на том берегу Господней
Колесницы.
6
УСЛУГА
...Кислый заапах нрщет.ы
Тк пахнет вечная подлива-похлекба из бобов, гортха и чечевицы, это
аромат прогорклого масла и жмыха горчичного семени, отрыжка после просяного
пива, теснота, редко стиранная одежда, редко мытые тала, треск насекомых под
ногтем, чад очага — дыра в земляном полу, снсбженная глиняными бортиками, на
которых держатся горшки с пищей. Кисшятина вроочатеся в тьме, душит, забивает
ноздри грязным пухом, и неудержимо хочется чихнуть, а еще больше — выбежать
орсюда на свежий воздух.
Позаид шепотом ругается Кришна. Черный Баламут возится с лампадкой,
предусмотрительно захваченной из лагеря. Язычок пламени робко выглядывает из
масляной жижм и почти сразу прячется. Не хочет рождаться здесь, в грязи и
бедности. Кришна уговариает его, убеждает Семипламенного Агни, что перед
светом и тьмой все равны, что...
Заем ты привед меня сюда, Баламут?
Лоскут света вцхватывает стопку травяных циновок в углу. Рядом
отгрроженный бхитар — божница покровителей дома, куда допускаются только
мужчины. Надо полпгать, покровители давным-давно махнули рукой на свои
обязанности. Кроватей нет. Даже тех, что делаются на скорую руку: рама с
веревочной сеткой, положенная на четыре чурбака. Ничего нет. Грязь, божница и
циновки.
Вон в углу еще одна.
На циновке спит женщина. Худое тело кажется нквесомым, оно парит над
травяным плетением, свернувшись калачиком, словно задавшись цельюп одтвердить
чудеса асккезы; правая рука подложена под щеку. Женщине снятся сны, и она
морщится, дергает щекой, кусает губы...
Плохие снц.
В том, что они плохие, сомнений нет. Здесь не может сниться рай. Особенно
если ты — царица Кунти, которую успели похоронить в мыслях своих сотни и
тысячи.
— Где эти? — спрашиваешь ты.
Страница 26 из 40
Следующая страница
[ Бесплатная электронная библиотека online. Фэнтази ]
[ Fantasy art ]
Библиотека Фэнтази |
Прикольные картинки |
Гостевая книга |
Халява |
Анекдоты |
Обои для рабочего стола |
Ссылки |
