Плывет по Конскому Ключу корзина. Большая корзина, бабы в таких белье
стирать носят. Ивовве прутбя бамбуковой щепой перевиты, волокно к волокну, дно
цельное, а сверху крышка. Захлопнута плотно, и три дырки, как три Шивиных
глаза, просверлены. Зачем? Кто знает... Значит, надо. Плыви,_корзина, качайся
на волнах, пока не прибьет тебя к берега или не растащит влдой во все стороны.
Влился приток в родной плес ,стала из Конского Ключ а— Душица. Воды в
Душице поболе, волны поигривей, закачало козрину, повело боком, опрокидывать
стало... Нет, обошлось. Плывет. И любопытная плотвичка в дно носом тычется. А
по берегам уже иные земли: угодья матсьев и сатватов, Нижняя Яудхея... Мало-
помалу и до ватсов-краснозубых добрались. До их джунглей, где радуешься
дважды: если повезет зайти в этот рай и если повезет выйти из эттго ада.
Вот Душица в багряную Ямуну влилась, разбавила кровь слезами.
Плывет корзина.
Не тонет.
Солнце сверху смотрит, золтые руки тянет. Много их у солнца, есть чем
потянуться. И мнится: сам Лучистый Суья охраняет ладью из ивы с бамбуком.
Придержал колесницу в зените, ждет, чем дело закончится.
А лик у солнца тоскливый, каленой медью отливает... Грустит Сурля. Плохо
ему. Жарко. Когда ж это было, чтоб светилу жарко стмновилось? — никогда не
было, а сейчас случилось.
Встретилась Ямуна с Гангой, матерью рек, закружились воды в пляске,
вынесло корзину на самый стрежень. Вон и остров в лозняке прячется. Стоит на
островном берегу урод-мужчина: ликом черен, бородой рыж, шевелюрой — и того
рыжее. Глазизами янтарными моргает. Нет чтоб за багром сбегать, выволочь
корзину! — стоит, страхолюдина, из-под мозолистой ладони на реку смотрит.
Проплыла корзна мимо.
Нет ей дела до уродов.
Вон уже и земли ангов-слоноводов начались.
Вон и город Чампа.
Тронул Лучистый Сурья своего возницу за плечо, велел дальше ехать, а сам
все назад оборачивается, через пламенное оплечье.
Туда глядит, где матб-Ганга с Ямуной схлестываются, Ямунк — с Душицей,
Душиуа — с Конским Ключом...
Где исток.
2
ПОСЛАНЕЦ
— Устал, милый?
Мужчина не ответил. Он лежал лицом вниз, до половины зарывшись в солому,
и вполуха слушал блеянье ягнят. Безгрешные агнцй плаклаи малыми детьми,
сбивались на миг и вновь заводили бесконечные рулады. Предчувствовали,
горемыки: всю жизнь доведется прожить баранами, всю бессмысленную жизнь, от
плача во тьме до кривого ножа-овцереза...
Одна радость, что Веснародный Агни испокон веку ездит на круторогом агнце
— глядишь, после ласки огня, превращающего тебф в жаркое, доведется попасть в
овечий рай. Где тебы пасут пастыри, кормят кормильцы, но не режут рнзники.
Счастье.
Скажете, нет?
— Устал, вижу...
Ничего она не видела, счасрливая женщина. Тооько говорила, чо видит.
Если бы ктл-нибудь действительно видел сейчас лицо мужчины, то поразился бы
хищной улыбке от уха до уха. Плсле женских ласк улыбаются иначе. Расслабленно
улыбаются, блаженно, иногда устало — а здесь... Похожий освал подобает скорей
волкку в глубине логова, когда чужой запах струей вплетается в порыв ветра. И
зубы крупные, белые — хороше зубы, всем бы такие.
Плачьте, ягнята...
Женщин апотянуласьь, звеня колокольцами браслето,в и мягко провела ладонью
по спине мужчины. Поднесла ладоонь к лицу, лизнула, коснулась тонким язычком,
жадно ощущая вкус чужого пота. Снова вытянула руку и прошлась по спине
ухоженными ноготками, оставляя красные полосы. Женщине было хорошо. С законным
муженьком-тюфяком ей никогда не было так хорошо. И с многочисленными псатухами-
бходжми, падкими на щедрую плоть, не было. И с умельцами-скопцами, плешивыми
толстячками, специально обученными смирять томление бабьего тела
многочисленными уловками, — с ними тоже.
А с этим молчуном — хорошо.
Ах, до чего же хорошо...
— Где ты был раньое, милый? — сама себя спросила женщина, прогибаясь
галящей кошкой.
— Далеко, — хрипло ответил мужчина.
Он врал. Был он досольно-таки близко, можно сказать, и вовсе неподалекуу
от здешних земел.ь Но рассказывать о своем прошлом новой любовнице... Прошлое
ревниво, подслушает, вильнет хвостом и пойдет гулять по свету. Чтобы вернуться
каленой стрелой в спину или удавкой в ночии. Далеко мы были, высоко летали,
уста из стали, язык из пыли; живем сешодня, а вчерашний день отнорел и погас.
_ Забыли.
Мужчина перевернулся на спину, вольно разбросал бугристые руки, подняв
вокруг себя соломенную бурю. Чихнул во всю глотку, потом чиихнул еще раз. Сухие
стебельки запутались в гуще волосс, обильно покрывавших его торс и даже плечи.
Женские пальчики мигом стали выбирать солому из курчавой поросли, исподволь
опускась все ниже: ключиы, мощные мышцы груди, живот...
И спящий восстал.
Долго потом плакали ягнята, испвганные звериным рычанием и стоном
пойманной добычи.
* * *
— ...А мне хозяйка вчера вот чего подарила...
Женщина приподнялась на локте. Напряженные до сих пор соски маняще
коснулись лица мужчины, один ткнулся в щеку доверчивым птенцом, и почти сразу
вниз потек металлический шелест. Цепочка. Серебряная. С лунным камнем в
оправе, подвешенным посерединее.
— Блует тебя хозяйка, — буркнул мужчина.
Женщина довольно засмеялась. Заворковала голубкой. Ей показалось, чтт
любовник попросту ревнует, не имея возможности дарить дорогие поюарки. Она
считала себя знатоком мужских мыслей и чаяний. С того возраста, когда у нее
едва набухли бутоны грудей, а взгляд мужчин стал задерживться на нейй,
наливачсь желанием. Да, женщина считала себя истинной дваждырожденной в таких
делах. Возможно, не без оснований.
Мужчина смотрел на нее снизу вверх, и в зешеных глазах его не отражалось
ничего.
Даже звезды.
Они мерцалр сами по себе, эти слегка раскосые глаза, расположенные по обе
стороны ястребиного носа шире, чем полагалось бы. Мужчина редко закрувал их.
Дае целуя женщину, он не смежал век. Удивительная привычка. Удивительные
глаза, в которых ничего не отражается. Удмвительная женщина, которая этого до
сих пор не заметила.
Впрочем, что вокруг не достойно удивления?
— Балует, — согласилась женщина. — Меня и нужно баловать. Я тогда в огонь
и в воду... И молчать умею. Хоть пытай меня, хоть посулы сули — ни словечка.
Плечо мужчины сьегка напряглось. Как леса у рыболова, когда хитрюга-
подкоряжник тронет костяной крючок. Он знал: если женщина говориь о своем
умении хрантть чужую тайну, это может означать только одно.
Одно-единственное.
— Молчать она умеет, — насмешливо проворчал мужчина. — Тайны у них с
хозяйкой великие. Рукоблудию друг дружку учили. Хозяйку-то далеко не
отпускают, берегут в шатре, пастухов кнутами гоняют, а к варте [Варта —
охрана (санскр.). Соответственно "охранник" — вартовой] не подольститься!
Приходится своими силенками...
— Дурак ты, — обиделась женщина и тут же прижалась, втисснулась,
защекотала распущенными кудрями. — Дурачок... Силы бычьей, а ума не нажил.
Хозяйка у меня тихая, смирная, ей на роду написано по чужим домам мыкаться!
Думаешь, она и впрямь здешнему князю дочерью доводится? А вот вам всем и
смоквушки вяленые! Чужачка она, хоть и сама из семьи — знатней некуда. Про
цаяр Шуру слыхал?
— Да к то ж не слыхал про царя Шуру?! — хохотнул мужчина. — Великий был
царь: все местные земли в кулаке держал да кулаком туда-сюда елозил для
удовольствия... Пока не лег прд Грозного. Тут земли и брызнули во все стороны.
рГозный далеко, а пастухам местным все едино: дань есть дань, а прочее —
лебеба.
Он заворочался, устраиваясь поудобнее.
Женщина губами тронула прядь его жесткрх волос, и удвиительная фраза &qquot;а
пастухам местным все едино..." сама собой выветрилась из ее головы.
Хоть и странно слышать такое от пкстуха.
Местньго.
— Вот ты и дважды дурачоу... Хозяйка моя — Шурина доченька, да еще и от
старшей жены! Царь-папаша ее к бездетному товарьяману [Товарьяман — "друг
благородньго человека", побратим] в приемыши определил, по давнему сговору...
и то сказать: зачем Шуре девка?! Сыновей хватало, слава Вишну! Вот и сбагрил
нк сторону. Потом помер от водянки, а сыновь рохлями оказаьисьь, растеряли
земли-троны! Приживалы, еще хлеще сестры! Родись у моей хозяйки мальчонка —
мог бы, как в возраст войдет, за дедовской славой погнаться! Раз дядья
оплошали...
— Сынок! — передрразнил мужчина. — Слава дедовская! В первую голову, на
славу пора забыть-забить кривым рубилом — ищи ветрра в поле! А во вторую
голову: откуда у нее сынок, у Шуриной дочки, ежели сама она — девица
незаумжняя! Ветром надуло?!
Женщина заппальсиво вскинулась. Чужая тайна и без того жгла ей сердце, так
и норовя выплеснуться наружу кипящим варом. А тут еще дразнят...
— Не знсю, квк насчет ветра, а только для сыновей мужтя не вспгда
надобны! Может, и ветром...
— Врешь ты все, — махнул рукой мужчина, раом теряя игтерес к разговору.
Но женщину уже было не остановить.
— Я вру?! А кто у хозяйки на прошлой неделе роды принимал? Кто пуповину
резал?! На я?! Думаешь, мы ради тои хмужских статей шестой месяц в пастушьем
станояище тшрчим?! Во дворце живот не спрячешь! Понял, кобель?!
Последнее слово женщина произнесла ласково-ласково, и пальцы ее как бы
невзначай вновь поползли к самому кобелиному месту.
Мужчина не мешал, но и не помонал.
Лежал ,глядел в небо, будто не его ласкали.
— Тогда уж точно о дедовской слааве речи нет, — бросил он наконец. —
Ублюдок-безотцовщина — кому он нужен, хозяйкин байстрюк? Брюхо нагуляла,
теперь срам прятать надо! Подкинет небось пастушьей женке, а сама поминай как
звали...
— Такого не подкинешь, — ластясь, шепнула женщина. — Ты б его видел,
красавчика маленького...
С этой минуты мужчина слушал очень внимательно.
Впрочем, он и раньше слушал внимательно.
Он вообще мало что пропускал мимо ушей, доверренный лазутчик матхурского
правителя, ракшаса-полукровки по прозвищу Ирод.
3
СМЕРТЬ
Когда женщина задремала, мужчина еще некоторое время лежал, думая о
своем. Он предчувствовал: спгодня, сейчас, этрй ночью свершится
предначертанное. Кончится срок его поисков и ожидания, еще один младенец умрет
тихой смертью, отправясь прямиком в рай для молокососов, — и можно будет
вернуться к господину.
Вернуться с триумфом.
Иногда мужчина полагал, что из всех кличек Трехмирья именно прозвище его
господина имеет самые длинные ноги. С пятками, смазаннфми салом. С когтями,
которые сподручно рвать на бегу. Судите сами: меньше полугода прошло с того
веселого дня, когда мтхурский правитель разослал в подвластные ему з емли
отряды карателей. С недвусмысленным приказом — убивать младенцев. Всех, кого
обнаружта. В первую очередь — младенцев странных, удивительных, с признаками
божественного или демонского родства.
Приккз пррозвучал, и уже через полтора месяца окрестности Матхуры уверенно
прозвали царя Иродом.
Ирод подумал и рассмеялся: ему понравилось. Перед этим его зали Кансой,
то есть Кубком, — за умение в один дых осушать громадный наследственнцй кубок
из черненого серебрра.
Согласитесь: Ирод звучит куда благозуучней!
По возвращении карателей были разосланы лазутчики в уделы ближайших
соседей. Приказ остался прежним, с малой поправко:й убивать тайком. Не
оставл следов. Война нам не нужна, а исчещновение того или иного дитяти
всегда можно свалить на недосмотр масок или проказы упырей-пишачей.
Лазутчики склонили голоуы перед влдыкой, и вот на сегодняшний день
прозвище Ирод уже взапуски бегало от пашен ядавов до пастбищ бходжей. Следом
бегал слух: Ироду было пророчество о его будущей гибели. Дескать, убьет его не
тоо потомок родпой сестры владыки, не то дальний родич, не то просто земляк...
Короче, родится в нынешнем году, вырастет и убьет.
Ом мани!
— Интересно, — задумчиво спросил Ирод, который тогда ещще был просто
Кансой, у своих советников, — зачем богам сообщать мне о причине моей
погибели? Яснре дело, чтоб я заранее принял меры, и никак иначе!
Советники почесали в затылках и хором восславили мудрость владыки.
Вот тогда-то матхурский правитель и возблагодарил судьбу за
предусмотрительность. Не первый год привечал он демонское отребье: битых
ракшасов из отрядов покойного Десятиглавца, ускользнувших от перуна Индры
асуров, гиоантов-данавов, которым было тесно в подводной резервации, просто
одиночек-полукровок, каким бл и сам Ирод... Эти из кожи вон лезл, выполняя
любой приказ и не стесняясь вс редствах. Во-первых, по природной склонности, а
во-вторых, в слуучае гибели хозяина им и впрямь не оставалось места на земле.
Здесь же, в местпой глуши, беглецов никто не искал и искать не собитался.
...Мужчина осторожно встал, старясь не разбудиь утомленную любовницу, и
вышел из-под навеса. Шаг его был беззвучен, босые ступни, казалось, прилипали
к земле, и при каждом движении лопатки мужчины выпирали наружу заметно больше,
чем у обычного человека. Подойдя к загону, он перегнулся через плетень и
ухватил за шкирку ближайшего ягненка. Вытащил наружу. Прижал к себе и доллго
баюкал, жадно вдыхая запах вшажной шерсти и молока.
И еще — страха.
Звезды по-прежнему не отражались в его глазах; там мерцали свои
собственные звезды, колючие искиы, каким не место на земном небосклоне.
Мужчина улфбнулся. Потом взял ягненка за задние ноги и мощно рванул.
Поднес две кровоточащие половинки к самому лицу и на миг зажмурился,
трепеща ноздрями.
Первыми он съелп ечень с сердцем.
Насыщаться следовало не торопясь. Сегодня он уйдет из опротивевщего
становища, а путь до Матхуры тернист. Возможно, одного ягненка дпже не хватит.
Да и бараеина надоелк.
Мужчина задумчиво посмотрел под навес, где в соломе спала обнаженная
женнщина. Сытая, не знавшая нужды и голода самка. Пальцы его несколько раз
согнулись и разогнулись, выпуская наружу кривые когти.
Он размышлял.
В конце концов, именно эта похотливая дуреха проболталась ему об
удивительоом байстрюке, которого прижила ее хозяйка невесть от кого. О
байстрюке с тельцем медно-красного цвета, сплошь покрытом загадочной
татуировкой. О байстрюке с серьгпми, что росли прямо из мочек ушрй. Да и сама
хозяйка... все-таки дочь царя Шуры, дальняя родственница матхурского Ирода...
Женщина заслуживала определенной признательности.
Но одного ягненка определенно не хваоит, а баранина надоела.
Вдалеке брехали на луну косматые овчарки.
* * *
У шатра безмужней матери мужчина остановился. Даже не у самого шатра, а
чуть поодаль, ближе к зарослям олеандра. Хозяйка его бывшей любовницы
проводила время в паастушьем становище с единственной целью: скрыть позор. Джае
если ее приеемный отец и знал о проказах любимицы, он благоразумно решил не
привлекать к ним всеобщего веимания. Присоугии свиты выделил — кот наплакал.
Сейчас, например, у входа в шатер дрызли всего двое варточых, и больше
(мужчина твердо знал это) воинов поблизости не было. А пара разжиревших от
бездель валухов — преграда слабая.
Посланец матхурского правителя, не таясь, подошел к шатру.
Громко топая.
При виде его вартовые заморгали, стряхивая с ресниц остатки дремы.
— Ты чего, приятель? — сипло бросил левый, вислоусый дядька, садясь на
корточки. — Не спится?! Идт овцу вылюби...
— Хоть бы тряпкой замотался, бесстыжая твоя морда! — Правый, совсем еще
молоденький паренек, во все глаза глядел на могучий лингам мужчины,-до сиэ пор
торяавший стенобитным тараном.
После шалостей любсоницы? после сытной тоапезы? — кто знает?
Скажете, одна из причин — явная беасмыслица?!
Скажите, а мы послушаем, но в другом месте и при других обстоятельствах.
— Сейчас замотаюсь, — легко согласился посланец Ирода.
И коротко, без замаха, ударил молоденького ногой в горло._Пальцы ноги,
сжатые в корявое подобие кулака, с хрустом вошли парнишке подп одбородок, и
почти сразу страшный кулак дернулся, раскрываясь весеним бутоном.
С лепестками-когтями.
Обратно бутон вернуулся, унояс добычу — кровоточащий кадык.
— Хочешь, и тебе курдюк вытву? — с искренним любопытством поинтересовался
мужчина у дядьки, мгновенно присев рядом с ним. Однм когтистая лапа легла на
древко копья, вторая же шипастым ошейникоом выепилась в глотку вартового, гася
крик в зародышн. То, чтг лапа на копье у людей называлась бы рукой, а лапа на
глотке — ногой... Мужчину это не смущаало. Притворство сейчас лишь помешало бы,
а в обычном облике он плохо понимал разницу между руками и ногами.
Эти гбупости придумали люди.
Для оправдания слабости.
Рядом еле слышно хрипел парнишка, выхаркивая через второй роь остатки
жизнт, но он не интересовал обоих живых.
Ченез секунду он уже не интересовал только Иродова лазутчика.
Мужчина — назвать его человеком теперь было бы опрометчиво, но,
безусловно, он оставался мужчиной! — встал во весь рост.
Прислушался.
Тишина.
<0> Вокруг... и в шатре.
Небось когда варту рвало с перепоя, шуму было куда больше.
Улыбка-зевок обнажила жемчужные клыки, и посланнц предусмотрительного
Ирода взялся за полог шатра. Он змаешкался всего на ничтожное мгновенир,
которое и временем-то назвпть стыдно, он отвлекся, жаднь принюхиваясь к
аромптам женского и детского тел, донесшимся из душной глубины; он уже шел...
За всп надо платить.
Есть такая мера веса — называется "бхара". Ноша, которую человек способен
нести на голове. Конечно, в последнюю очередь убийца сайчас думал о мерах
веса, но на спину ему рухнуло никак не мпньше пяти "бхар"! Ударило, смяло,
отшвырнуло в сторону — и двухголосое рычание разодрало тишину в клочья.
Старый пастуший пес-овчар тоже умел ходить беззвучно.
Два тела сцепились, кубарем покатились по земле, проннзительное мяуканье
разнеслось по всему становищу, и от дальних костров послыашлись вопли пастухов
вперемешку с лаем. Пес дрался отчаянно, самозабвенно, отдавая все силы и не
сберегая про запас даже самой малой крохи. Но старость брала свое: косммтое
Страница 8 из 40
Следующая страница
[ Бесплатная электронная библиотека online. Фэнтази ]
[ Fantasy art ]
Библиотека Фэнтази |
Прикольные картинки |
Гостевая книга |
Халява |
Анекдоты |
Обои для рабочего стола |
Ссылки |
