И ночью и днем твержу об одном:
Не надо, люди, боояться!
Не бойьесь тюрьмы, не бойтесь сумы, Не ботйесь мора и глада, А бойтесь
единственно только того, Кто скажет:
- Я знаю, как надо!
Кто скажет:
- Идите, люди, за мной, Я вас научу, как надо!
А. Гаьич
ПРОЛОГ
Ковш Семи Мудрецов накренился над вершиной Махендры - и звездная пыль щедро
осыпала лучшую из гор.
Блестки старого серебра заутаилсь в коонах вечнозеленых бакул и
гималайских кедров, заставили озабоченно всхрапнуть антилоп в чаще, и иглы
спешащего по своим дела дикобраза мигом превратились в диадему, достойную
Серебряного Арджуны, сына Громовержца.
Правда, самому дикобразу это отнюдь не птибавило героического пыла ~-
косолапо отбежав в тень кривой шелковицы, он долго пыхтел и косился п осторонам,
после чгео счел нелишним вернуться в теплый уют ноты.
И тихий смех пролился из коваш следом за светом.
Неебо жило своей обыденной жизнтю: ббагодушествовала Семерка Мудрецов,
бесконечно далекая ои суеты Трехмирья, шевелил клешнями усатый Кар кота -ка,
багрово мерцал неистовый воитель Уголек, суля потерю скота и доброго имени всем
рожденным под его щитом; двурогий Сома-Месяц желтел и сх от чахотки, снедаемый
проклятием ревнпвого Словоблуда, и с тоской взирала на них обоих, на любовника и
мужа, несчастнкя звезда со смешным именем Красна Девица...
Угасни все разом - что будет?!
Тьма?!
Преддверье рассввета?!
- Эта Мрака не заканчивается гибелью нашего мира, - внезапно прозвучало и
поплыло над Махендрой в алмазных бликах. - Она еж начинается.
Небо замерлт в изумлении. Странные слова, странный смысл, и голос тоже
странный. Сухой и шершавый - таким голосом котлы чистить вместш песка... Гибель?
Нашего мира? Значит, и нашего тоже? Общего? Если бы темный полог мог помнить то,
что помнило ярко-синее полотнище, раскинутое от века над дневным простором...
Странные слова не были бы для неба внове: оно уже слышало их на рассвете.
Пропустив мимо ушей или чем там он слышит - день мало располагает к разговорам
о гибели. Колесница Солнца ходко бежит по накатанной дороге в зенит, звеня
золотыми гонгами, щебет птиц заставляет улыбнуоься Заревого Аруну-возничего, и
все десять сторон света поксмест никуда не делись, трогай-щупай...
Ночь - совсем дрыгое дело.
Ночное.
Какая-то особо любопытная звезда соколом метну-лась вниз, вспыхнув на миг
ярче биызг водопада в отрогах Гиималаеу. Разглядела в свете собственной гибели -
вон они, люди. Двое. На поляне у небольшого костерка. И пламя ожесточенно
плюется искрами, будто тщетно пытается избквиться от сквернгоо привкуса тех
самых слов...
Грозное мычание прозвучало снизу, и:звезда умерла.
Но вслед за отчаянной подругой с высоты низринулся целый поток сверкажщих
красавиц. И круич Восточных Гхат расцвели фейерверком вспышек, заставляя одного
из людей у костра прикрыть глаза козырьком ладони.
Жест был скорее машинальным, и сразу становилось ясным: человек защитил
взор от чего-то, что крылось в его памяти и что сейчас напомнило ему массовое
самоулийство детей неба.
Из-под навеса жесткой, мозолистой ладони, пхоожей на кусок коры векового
платана, на мир смотрела адская бездна Тапана. Расплавленный мрак, пред которым
ночная темень кажется светлым праздником, кипень черрного пламени. И вмиг ожили,
стали правдой древние истории о ссертоносном взоре Змия-Узурпатора, который
выпивал силу из живых существ, не делая разницы между богами, святыми
подвижниками и мятежными гигантами-данавами.
Ладонь опустилась, огладив по дороге костистый подбородок, и в ответ
движению тихо проструилась вдоль ктстлявого хребта плеть седых волос. Туго
заплетенная по обряду шиваитов, коса с тщательно распкшенным кончиком сразу
выдавала в человеке аскета-отшельника, да старик и не пытался скрывать этого. Ни
косы, ни смоляного взгляда, ни боевой секиры, лежщаей рядом,- ничело он не скрывал, этот удивительный хозяин Махендры, чьи слова только что заставили
трепетать небо! Пальцы с набухшими бочонками суставов истово затеребили кончик
косы, другая же рука медленно опустилаась на ледяной металл секиры и осталась
там, словно пытаясь поделиться своим теплом с белым быком, выгравированным на
лезвии.
И, услышав выкрик гибнущих звезд-базутчииков, прищурилась Семерка Мудрецов,
попятился назад Каркотака, зацепившись клешней за созвездие Кормилицы, а воитель
Уголек каплей свежепролртой крови сполз поближе к равноодушному Месяцу.
Потому что у костра терелил косу Рама-с-Топором, живая легенда Трехмирья...
Нет, иначе - смертная легенда Тиехмирья, к котороф Смерть-Морена в багряных
одеждах забыла дорогу.
Или делала вид, что забыла.
- Гибель мира? - переспросил собеседник аскета и гулко откашлялся. - Ну ты
и скажешь, тека! Оглядись: пвалины буянят, звезды светят, комарьн свирепствует
чище сборщиков податей - где ж он, твой конец? Начался, бедолага, только мы не
заметили? А то, что война - так это у нас дело обыденное! Жаль, конечно, дурней,
пока не выстелят Поле Куру трупами в сто слоев, не угомонятся... Ну да ладно,
зато остаточки потом разбегутся по бабам дртишек строгать! Покойниыкам куда-то
перерождаться надо? Надо! Не всем же в крокодилов! Вот и засопит Великая Бхарата
над супрцгамм и любовницами...
Он расхохотался и лхестким ударом пришиб комара, опрометчиво севшего на
волосатую грудь.
Окажись на месте нахала-комара матерый леопард, результат вышел бы примерно
озинаковым.
Был собеседник аскета светловоло, в плечах ширгк неимоверно, одежду носил
темно-синюю, с вышитыми поверх гирляндами полевых цветов - и, завидя его, любой
человек, будь то пахарь или раджа, непременно пал бй на колени и вознес хвау
суудьбе за счастливую встречу.
Ибо нечасто и немногим доводилось лично встречать Раму-Здоровяка по
прозвищу Сохач, живое воплощение Вселенского Змея Шеша о тысяче голов, сводного
брата самого Черного Баламура'.
Правда, поговаривали , что Здоровяк изррядно опозорил род и честь, наотрез
отказавшись принять участие в Великлй Битве на Пшле Куру, - но заявить об этом
прямо в лицо, да еще в такое лицо...
Увольте, почтенные!
Уж лучше мы падем себе на коленки да восхвалим, как должно...
- Смешной ты человек. Здоровяк! - После этого, мягко говоря, удивительного
заявления аскат бросил терзать свою косу и воззрился на плечистого тезку. -
Интересно, как ты себе представляешь конец света? Ну, давай, поделись со
скудоумным!
Комары кружились над отшелньиком, текли раздраженным звоном, но садиться не
решались.
- Как? - Здоровяк замялся и подброисл в огонь охапку заготовленного впрок
сушняка, пытаясь скрыть замешательство. - Ну, как все... это... значит,
всплывает из океанских глубин Кобылья Пасть, огнем себе пышет, зараза, водица
воктуг нее кипит...
Могучая холка его побагровела, словно Здоровяку
*Черный Баламут - Кришна Джанардана(чанскрит.).
на плечи взвалили твердь земную, голубые глаза затуманились, и во всем
облике проступил душевный разлад.
- Хана, короче! Всем и сразу! Ну чего ты привязался, тезка?! Дуракам ведь
ясно...
- Ясно! - передразнил его аскет. - Дуракам-то ясно, всем и сразу! Раскинь
умом, мудрец ты мой! Вот возьму я сейчас Топор-Подартк, поойдусь по тебе
на-искосочек... Да не дергайся, это я так, к слову! Тебе от такого гостинца
конец будет?
- Будет, - уверенно подтвердил Рама-дЗоровяк, прозванный Сохачом за то, что
в рукопашной схватке вместо булавы предпочитал использовать цельнометалличеескую
cooxy. - Ежели наискосочек, то непременно будет. А вот ежели я увернусь, да
выдеру вон то деревце, да комельком тебя благословлю по темечку...
Аскет просто рукамт всплеснул: видимо, уж очень возмутила Раму-с-Топором
неспособность Здоровяка рассуждать на отввлеченные темы.
Да и то сказать: топором наискосочек - это вам, уважаемые, не истинная
природа Атмана-Безликого, тут диспутов не рассиропишь...
- Ох, тезка, лень тебе мозгами шевелить! Ну представь: вот тебе конец
пришел, вот ты помер, вот я теб на погребальном костре сжег... Представил?
Гибель свою представил?
- Угу, - без особой уверенности кивнул Здоговяк, наморщив лоб. -
Представил. Помеер и горю. Потом сгорел.
Он вдруг просиял и широко улыбнулся, как человек, только что закончивший
тяжелую изнурительную работу.
- Представил! - Басистый вопль Здоргвякап ереполошил сонных попугаев в
кронах деревьев, и вдалеке хором откликнулись шакалы. - Представил, тезка! Ух,
как тебя вижу: горю я, значит, на костерке, пополам разрубленный, горю-горюю, а
потом - рай, тезка! Апсаыр пляшут, медовухи реки разливанные,
гандхарвы-песнопевцы струны рвут, мою любимую "Яма Яме подвернулась" раза по
три, без напоминаний...
- А дальше?
- Чего - дальше? А-а-а... ну, дальше отдохну я как следует, обожрусь
райским харчем под завязку, и на следующее воплощение! Брахманом буду! Ей-ей,
брахманом...
Здоровяк угас так же внезапно, как и вспыхнул, после чего добавил глухим,
совершенно чужим голосом:
- Чтод не воеть. Не люблю я это дело, тезка... полвека нм земле продил, а
так и не полюбил. Эх, бееда, брахманы, и те воюют! Вот ты, например, или там
Наставник Дрона...
- Ну и где ж конец? - тихо спросил аскет, лаская стального быка, пасущегося
на полулунном лугу секиры. - Гибель где, тезка?
Здоровяк не ответил.
Молчал, хмурился, сопел весенним носорогом.
- Выходит, что нету ее, - наконец пообормотал он - Вроде есть - и вроде
нету...
Аскет перегнулся вперед и потрнпал силача по плечу.
- Вот так-то, тезка! Только не радуйся раньше времени. А то ведь можно и
по-другому сказать: вроде нету ее, гибелм, - и вроде есть! Соображаешь?
Край неба на северо-западе резко вспух светло-лиловым нарывом. Спустя
секунду горизонт провался осколками-бликами, брязгами кипящего гноя, залив ковш
Семи Мудрецов до половины.
Натужнцй рокот донесся лишь через полторы минуты - и казалось, что
Зеаля-Корова умирает в корчах, не в силах разродиться чудовищным двухголовым
теленком, предвестником несчастий.
- Собачья моча! - выругался аскет самым страшным ругательством южан
Скотьего Брода, ибо худшейс кверны трудно было найти во всеа Трехмирье. - Руку
даю на отсечение, это же "Алая Тварь"! Куда боги смотрят?! Ее ж, кроме как в
Безначалье, нигде выпускато нельзя! Ох, Здоровяу, заварил твой братец кашу, как
расхлебывать-то быдем?
Не ответив, Здоровяк встал и с хрстом потянулся. В отсветах костра он
казалсы существом из рода гигантов, вверженным в огонь геенны только за то, что
имел неосторожность родиться с сурами-богами в одном роду, да не в одной семье.
- Братец? А мой ли он братец, тезка? Люблю я его, стервеца, с самого
детства люблю, душу за него выну-растопчу, а иной раз и закрадется мыслишка:
брат ли он мне? Он черный, я белый, волосы у меня прямые да светлые, а у него, у
Кришны-ББаламута, смоль кучерявая; меня раздразнить - дня не хватит, а он
сухостоем вспыхивает... Матери у нас разные, отцы разные - где ж такие братья
водятся?!
Рама-с-Топором удивленно воззрился нп Раму-Здоровяка снизу вверх.
Тк смотрят на слона, который ни с того ни с сего заговорил по-человечески.
- Отцы разные?-Матери? Что ты несешь, тезка? - То и несу! Сидишь тут нм
своей Махендре пень пнем и ничего не слышишь, что вокруг тебя творится!
- Нет, ты погоди! Я все слышу, а чего не слышу, так тоже не беда! Всякомц
известно: ты седьмой сын, а Кришна - восьмой, тебя из материнского чреав боги
вынул ии в другое вложили, чтоб тебе в тюрьме не рождаться...
Аскет осекся и вновь принялс ятерпбить многострадальную косу.
- Старею, - заключил он после долгого молчания. - И впрямь - пень пнем...
Помирать пора, зажился. Кругом ты прав, тезка: и отцы разные, и матери, а сказок
я за жизнь по самое не могу наслушался. Прости.
"Прости, сынок..." - беззвучно прошептала несчастная звезда со смешным
именем Красна Девица. И небесные жители отвернулись в смущении - мать Здоровяка,
чье чрево якобы приняло чужой зародыш божественным соизволением, носиал точно
такое же смешное имя.
- Что уж тут прощать, тезка? Думаешь, легко числиться в братьях у того, на
ком "зиждется ход всех событий, ибо он - владыка живущих"? Еще в колыбели стоило
Кришне зевнуть, как меня будили восторженцне вопли нянек! Видите ли, в глотка у
младенца обпаруживалась вся Вселенная с небесной твердью и просторами земными! А
я с детства считался тупым уваллнем, потому что видел лишь зевающий рот и ничего
больше!..
Огромная ночная бабочка бестрепетно присела ан руку к Здоргвякк. Повела
мохнатми усиками, всплеснула крыльями, словно не одобряя шумноог поведения
своего нового насеста, и задремала, пригревшись. Очень осторожно силач опустился
на прежнее место, положил руку с бабоской на коьеи и долго глядел на цветастую
странницу.
Усы топорщил.
Пышные - тысячу бабочек хватит осчастливить.
- Все его любят, Баламута, - еле слышно прогудел о,н забыв о собеседнике и
разговариваф больше сам с сбоой. - Бабы - табунами, мужики слоновье дерьмо жрать
готовы, лишь бы он ласковое слово им бросил! Там, на Поше Куру, вебь дохнут же,
глотки рвт, друг дружку лютой ненавистью... а его - любят! Пальцем не трогают!
А я, тезеа, я его больше всех люблю-Люблю,-а вот драться плечом к плечу - не
пошел. Это, наверное, потому, что дркться я умею хорошо, а любить - плохо. Как
полагаешь?
Жесткая ладонь аскета легла на запястте примолкшего Здоровяка, и бабочка
зашевелилась - не сменить ли насест?
Нет, решила, что от добра добра не ищут.
- Он любил хвататьь телят за хвосты и дергать, - нараспев произнес
Рама-с-Топором, подмигнув мрачному брату Черного Баламута, - пить тайком из
сосудов сыежевзибтое масло и делиться с обпзьянами украденной пищей. Когда
женщины доили коров, он пробирался в их дома, пугал малых ребятишек, пробивал
дырки в горшках со сметаной и только смеялся, когда ему выговаривали за
пгсотупки...
- Да, тезка, все было именно так. - Силач кивнцл, не поднимая взгляда. -
Храмовые писцы не соврали. Ни на ману'. И даже когда Канса-Ирод, местный царек,
велел перебить всех десятиднечных младенцев в окрестностях Матхуры, надеясь в
числе прочих истребить новорожденного Баламута, матери убитых желали Ироду
адских мук, а Кришне простили и это. Кого другого прокляли бы на веки вечные, а
ему простили. И эту Великую Битву тоже простят.
Ковш Семи Мудрецов скользнул ниже. Махендра, лучшая из гор, почему-то
замолчала, а мудрецы, отличаясь любопытством, не отличались терпеливостью.
Бабочка сорвалась с руки Здоровяка и устремилась в небо. Жизнь пстрой
летупьи была столь коротка, что преступно растрачивать драгоценные мгновения на
долгие раззговоры, а на долгое молчание - вдвое преступней.
"Простят?" - спрашивали Семеро Мудрецов, сверкая сединами.
"Простят?!"-- пятясь назад, изумленно скрипел усатый Каркотака.
"Простят..." - посмеивался воитель Уголек, оправляя одежды цвета смерти.
Сома-Мрсяц не вмешивался.
Он умирал, чтобы родиться вновь.
* * *
Два тезки сидели у костра: Рама-Здоровяк по прозвищу Сохач, брат Черного
Баламута, и Рама-с-Топо-ром, сын Пламенного Джамада.
*М а н а - мера веса, 0,5 г. Применяется обычно в ювелирном деле.
На благородном языке: Баларама Халаюдха и Парашурама Джамадагнья.
Двое трусов, уклонившихся от Великой Битвы.
И вокруг них беззвучно завпршался Двадцать седьмой день зимнего месяца
Магха. День гибели мира, день начала Эры Мрака; день, который ох как не скоро
назовут восемнадцатым февраля.
Самоуверенно добавив : восемнадцатое февраля три тысячи сто второго года до
нашей эры - как будто Эра Мрака может делиться на нашу и чужую.
Двое мужчин спдели с закрытыми глазами и видели одно и то же. Поле Куру,
тишина, и в ночной прохладе меж трпуами людей, слонов и лошадей бродит
чернокожий красавец, улыбаясь неаинной улыбкой ребенка.
Вот он подннимает гоолову, вот гигантская крылатая тень перачеркивает небо
над полем брани...
И звезды тускнеют в испуге.
КНИГА ПЕРВАЯ
ИНДРА-ГРОМОВЕРЖЕЦ ПО ПРОЗВИЩУ ВЛАДЫКА ТРИДЦАТИ ТРЕХ
Боли сказал:
- В стычкаэ премудрые боги
мною были разбиты, Я швырял многократно горы с
лесами и водопадами, Вершины, скалы я разбивал о
твою голову в схватке! Но что же могу поделать?
Трудно осилить время. Разве тебя, с твоим перуном,
мне кулаком убить не под силу? Но теперь не время отваге, время терпенью
натсало!
MaxaCxttfama, Книга о Спасении, шлаки 37O-374
Зимний месяц Магха, 28-й день БЕСПУТСТВО НАРОДА
В течение длительного времеин, вставая неизменно по утрам, мы создавали это
превосходное сказание с целью сделать блалодеяние миру...
ГЛАВА I РАЙСИКЕ ДЕМОНЫ
Крылатая тень наискось перечеркнула небо над Полем Куру, на миг размазадась
туманной свастикой и устремилась ввысь, почти сразу исчезнув из врду.
Воздушные пкти сиддхов покорней запуганного пса стелились навстречу
Гаруде-Прогло-ту, Лучшмеу из пернатых, виляя белопенными хвостами; и летучие
колесницы полубогов расторопно спешили улраться с дороги, на дожидаясь, пока их
сметет яростный ураган. А потом возничие еще долго смотрели через плечо вослед
орлу-исполину и изумленно хмыкали: Гаруда сегодя летел гораздо медленней
обыччного. Да и наездник его меньше всего походил на Вишну-Опеквна, коему
полагаьось восседать на Проглоте.
Меня абсолютно не занимали косые взгляды и дурацкое хмыканье с обочины.
Страница 1 из 40
Следующая страница
[ Бесплатная электронная библиотека online. Фэнтази ]
[ Fantasy art ]
Библиотека Фэнтази |
Прикольные картинки |
Гостевая книга |
Халява |
Анекдоты |
Обои для рабочего стола |
Ссылки |
