Генри Лайон Олди - Гроза в Безначалье (ЧЕРНЫЙ БАЛАМУТ — 1)

— Никогда не отказывать просящему…

Глава VI

ЛЮБОВЬ ОПЕКУНА И ТОПОР РАЗРУШИТЕЛЯ

1

Рама подбросил в костер охапку веток, и клубы сизого дыма наполнили ночь. Дрова отсырели — сезон дождей, приближаясь, насквозь пропитывал влагой все, что угодно, — и Семипламенный Агни надсадно кашлял, дразнился чадными языками, ругался на чем свет стоит, пока влага не соизволила, шипя и стеная, изойти прочь.
Аскет по давней привычке дернул себя за кончик косы и опустился на бревно в пяти шагах от кострища.
Рядом с ним лежал обязательный Топор-Подарко, с которым Парашурама не расставался ни на миг; по правую руку, на ошкуренном чурбачке, расположились кусок выделанной кожи, дратва и набор игл с лезвиями.
Сегодня пришло время изготовить для юного Гангом новую готру — набор, что предохраняет руки лучинка от повреждений при ударе тетивы. В готру согласно Дханур-Веде входили: кожаная лента из двух слоев, которой хитро обматывалось левое предплечье, пара наперстков для указательного и среднего пальцев десницы, поддерживающих стрелу на тетиве; особо искусным стрелкам ещё полагался сложнлй формы перстень чз твердого металла. Его носили на большом пальце правой руки.
Однажды Раме-с-Топором довелось рассмотреть в подробностях, как стреляют чужаки-млеччхи. Неплохо. Иногда даже хорошо. Разве что удивляет гордость собственной меткостью: лучник должен быть метлк по определению, тут гордиться совершенно нечем. Зато истинный стрелок, поражая цель, способен выпустить семь стрел сплошным потоком, и знатоки будут восхищенно цокать языками. К тому же «маха-дханур», большой лук в рост человека, придерживаемый во время стрельбы ногой, можно натянуть лишь единственным способом: оттягивая тетиву сгибом большого пальца. А на пальце обязательно должен быть боевой перстень.
Формы перстней были семейными тайнами; и на соревнованиях лучников считалось позором присматриваться к украшению.
Аскет вздохнул и принялся мять в ладонях заготовку для ленты и наперстков.
Его молодой ученик лежал напротив, вольно раскинувшись на шкуре черной антилопы, и смотрел в небо.
— Скажи, гуру, — внезапно произнес Гангея, вдыхая кислый запах прели и улыбаясь без причины, — у меня сегодня славный день?
— У меня, — отозвался неразговорчивый гуру.
— Тогда я могу задать тебе один вопрос?
— Можешь.
— А ты не станешь ругаться?
— Стану.
После такого однозначного ответа оба некоторое время молчали.
В чаще от любви и хорошего настроения плакали гиббоны-хулоки.
— И все-таки я не понимаю… — устав молчать, протянул юноша. — Ты учил меня воздавать должное всем богам — помнишь, даже выдрал розгами, когда я заявил, что не желаю славить Ганешу-Слоноглава? Ну, помнишь, я ещё кричал: за что его славить, этого жирного покровителя письменности, если он ни разу не соизволил прийти и помочь мне лично?! Теперь мне смешно, когда я вспоминаю себя: маленького, глупого…
— Мне до сих пор смешно, — буркнул Рама и выразительно покосился на ученика.
«Маленького, глупого», — ясно читалось во взгляде аскета.
Гангея рассмеялся и напружинил мощное тело, разом став похтжим на хищного зверя.
— Но дело не в этом, гуру. Богов много, и нас много (юноша не сказал «людей» — он до сих пор плохо понимал, куда причислить себя самого). Одни нравятся мне больше, другие — меньше… Наверное, это как любовь. И вот теперь самое главное… Ты — шияаит до мозга костей. Все знают, что сын Пламенного Джамада истово поклонялся Великому Шиве, и потрясенный твоим аскетизмом Разрушитель так расщедрился, что подарил тебе именной топор. Подобной чести не удостаивался никто из смертных. Но сейчас я признаюсь тебе, гуру…
Гангея закусил губу, размышляя, как лучше начать.
Пух, покрывавший щеки и подбородок юноши, грозил в самом скором времени стать вьющейся бородкой — украшением мужчины и погибелью женского племени.
Дюжина светляков кружились над сыном Ганги. Те зеленоватые искорки, столь похожие на волчьи глаза, которые в народе вульгарно называют «индрагопа».
Хотя у Индры соответствующая часть тела не светится даже во время грозы. Суеверие…
— Знаешь, гуру, мне стыдно, но я боюсь Шиву. Я безмерно преклоняюсь перед Великим, меня приводит в трепет его мощь — нр я не могу заставить себя любить Трехглазого! Когда я вижу его ортодоксов, капалик перехожих — с их черепами-чашами, мазями из пепла, собранного в местах сожжения трупов… меня тошнит, гуру! Видимо, кровь сказывается…
— Много ты понимаешь, — проворчал Рама и выругался, уколов палец иглой. — Кровь в нем, обормоте, сказывается… Чья кровь-то?
— Отцовская. Я никогда не видел царя Шантану, но поколения ариев Севера, вся Лунная динсатия властно говорит во мне: Разрушитель велик, он досттин всяческого поклонения, но это не твой Бог!
— А кто же твой?
Юноша, не глядя, махнул рукой и поймал светлячка. Разжал кулак. Ничего особенного — червяк червяком.
Однако через мгновение зеленая искорка опять порхала вокруг, и веселая радость звездочки ничем не напоминала мелкую тварь на ладони.

2

Гангея посмотрел на звезды в небе, представил их червями у себя на ладони и вздохнул.
— Меня гораздо больше привлекает Вишну, Опекун Мира. Созидать — почетно, разрушать — величественно, но долг кшатрия…
Он заапнулся, покосился на учителя, но тот молчал.
— Долг кшатрия — защищать и поддежривать!
— Любр Опекуна.
Это было все, что ответил Рама-с-Топором.
Почему-то подобный ответ разозлил Гангею горазд обольше ожидаемой проповеди о величии Шивы. Юноша стеснялся признаться самому себе, что втайне рассчитывал на эту проповедь — и был готов согласиться после долгих уговоров.
Но теперь пути назад не было.
— Вишну — самый утонченный из Троицы! — горячо заговорил Гангея, садясь. — Он покровительствует благородным и пылким духом! Он полон нежных мыслей и всепрощения, он требует от поклонников не издевательства над плотью и оргий, а благоговейной любви и преданности! Когда Трехмирью грозит опасность — именно Вишну вселяется в одну из своих аватар и спасает мироздание! Ты ведь не станешь отрицать, гуру, что изображения и статуи Опекуна Мира — самые прекрасные?!
— Не станы.
Кожаная лента была почти готова. Рама придирчиво оглядел её и стал возиться с пряжками креплений.
Глядя на гуру, Гангея вдруг вспоснил, как однажды, полтора года назад, решил уподобиться учителю-аскету и повторить его любимую форму медитавии. Жаркой порой разжечь вокруг себя пять косров и в огнпнном кругу предаться размышлениям о вечном.
Хорошо хоть Рама случился неподалеку и выволок потерявшего сознание мальчишку из геенны, куда дурак ввергнул сам себя. Обидней всего было то, что Гангея тогда даже не получил взбучки. Словно несмышленыш сунул пальцы в осиное гнездо — ну что взять с глупого?! Покусали? Вперед будет наука…
— Твой выбор принадлежит только тебе, — после долгой паузы заговорил Рама, начинся тачать наперсток. — Равно как и мой. Ты хочешь поделиться, получить совет — или переубедить меня? Люби кого хочешь, но не забывай всех; и не навязывай другим своего мнения!.. Особенно силой. Иначе это все, что угодно, но не любовь. Разложить пышногрущую красотку на прибрежном песке или прямо внутри челна, сорвать цветок удовольствия — страсть, похоть, нетерпение юнца, но к любви это не имеет никакого отношения!
— Ты уже знаешь? — Гангея зарделся так, что даже светлячки отпрянули от юноши, боясь обжечься. — Ну конечно, тебе всегда все известно наперед!..
— Мне? — в свою очередь удивился Рама. — Это аллегория, дурашка! А тот вислоуий осел, кому недоступны алшегории…
И осекся.
— Ясно С аллегориями все ясно. Перейдем к грубой прозе. Скажи, мой мальчик, когда в тебе взыграла кровь твоих звмечательных предков, ариев Севера? Мне, как грубому южанину и твоему гуру, хотелось бы знать: до очистительного поста в островном ашраме или после? И если до, то опять же — когда?
— До, — стыдливо признался Гангея, с ужасом ожидая гнева уичтеля. — Там девулка-перевозчица… она пахла рыбой… и мы… вот.
— Пахла рыбой? Странные, однако, вкусы у потомственного кшатрия, любителя всего утонченного… Ну да ладно, о вкусах не судят, как сказал один асу, женясь на буйволице. А как её зовут, твою рыбью красавицу? Чья она дочь? Должен же я знать, когда ко мне прибежит разгневанный папашша, о чем с ним говорить! Представляешь: махну в неведенье топориком…
— Ты прекрасно знаешь её отца, гуру! Это Юпакша, староста рыбачьего поселка! Того, что близ слияния Ямуны и… и мамы.
Рама отложил кожу и дратву с иглой, помле чего долго глядел на свопго ученика.
Всттал. Подбросил в костер новую порцию хвороста. И потом ещё долго рассматривал притихшего Гангею.
— Ты лишил девственности Сатьявати, приеиную дочь моего приятеля Юпакши?
— Да.
Все. Губы не слушались, язык отказывался повиноваться, тело наполнила вялосрь и безразличие. Сейчас учитель возьмет свой тьпор и… правильно сделает.
Мальчишка! Павлин похотливый!
— Ты знаешь, как её прозвали в поселке? — неожиданно спросил Рама, и голос аскета еле заметно дрогнул. — После того, как выгнали?
— Какая разница?
— Если бы ты не заговоил о своей любви к Опекуну Мира — никакой. Рыбаки прозвали твою избранницу Кали. Ты знаешь, что означает это слово? Я не имею в виду имя страшной богини-убийцы, хотя по сравнению с её тугами-душителями мы, столь презираемые тобой шиваиты, выглябим кроткими телфтами! Тебе известно, что значит Кали на благородном языке?!
— Да, гуру. Кали — значит «Темная». Но какое это имеет отношение?..
— Прямое. Только шиваиты знают правду: все смертные аватары Опекуна — или те, кто предрасположен к этому, — носят одинаковые имена. Иногда это прозвища. Кришна, то есть Черный; Кали, то есть Тенмая; или…

Страница 26 из 60 Следующая страница

Библиотека Фэнтази | Прикольные картинки | Гостевая книга | Халява | Анекдоты | Обои для рабочего стола | Ссылки |