Чермор огляделся — без страха, даже с удовлетворением, поняв, что его предположения оправдались. Корабль был странен, очень странен.
Паруса цвета пожухлой листвы, с узорами из тонких, пересекающихся «елочками» прожилок... Длинные полоски мха между досками... А реи? Почему они не горизонтальные, но направлены наискось вверх, и паруса в результате имеют такую необычную форму, отдаленно напоминающую оперение стрелы? Мачты — как тонкие деревья с тремя парами веток-рей на каждом, веток, соединенных огромными древесными листами, обвисшими в безветрии. Ну, а леера? Это из-за каменноугольного масла, или о чем там толковал капитан, они бурого цвета и разлохмачены, словно мохнатые лианы?
Когда Некрос, оглядываясь, пошел в направлении носа, сверху донесся шелест. По канату, обвив его кривыми ногами, соскользнул матрос; стремительно слетев вниз, ударился босыми ступнями о палубу, чуть присел и выпрямился. Коротышка, одетый лишь в парусиновые штаны, — не гномороб, но почти карла, вернее, карлик. Он встал перед Чермором, глядя на него блестящими дикими глазами. Волосы его имели цвет старой, уже начавшей подгнивать моркови, а щетина на узком лице со впалыми щеками казалась ржавой. Из-под полотняного пояса, завязанного на правом боку тяжелым тугим узлом, торчал кривой нож с деревянной, плохо оструганной, даже сучковатой рукоятью.
— Где капитан? — спросил Чермор.
Коротышка присел, щуря узкие глазки. Из приоткрытого рта выскочил язык, быстро лизнул красные губы и исчез.
— Капитан? — повторил чар.
Но матрос не ответил — выпрямившись, он громко стукнул в палубу пяткой, затем второй, упер руки в бока, сгибая ноги и пританцовывая, двигаясь боком, ускакал в сторону кормы.
Проводив его взглядом, Чермор направился дальше. Помимо общей тревожной необычности корабля, в нем присутствовало и кое-что еще, некая изощренность, нашедшая выражение в чересчур длинных мачтах, сложном такелаже и прочих надпалубных составляющих. Судно капитана Булиня в сравнении с другими, бороздящими воды Аквадора, выглядело как созданный гениальным мастером-оружейником фантастический меч в сравнении с грубыми ржавыми тесаками из лавки старьевщика.
Возможно, это был капитанский мостик: Некрос понятия не имел, как называется такая постройка, возвышавшаяся ближе к носу «Шнявы». Да и есть ли подобные ей на других кораблях?
Сбитая из вертикальных досок, она имела форму широкой тумбы. Щели заросли все тем же красноватым мхом. Поверху шло огражедние; возложив на него большие тяжелые руки, выпрямившись во весь рост спиной к чару, там стоял капитан и глядел на застывшие воды.
— А, любезный! — пророкотал Булинь, оглядываясь и скользя взглядом поверх головы пассажира. — Поднимайтесь, вот здесь, видите, здесь...
Сбоку тянулась лесенка, а в ограждении над ней была узкая калитка.
Нет, Булинь Ван Дер Дикин вовсе не был черным силуэтом с белыми глазами. Таковым он показался лишь в нояной тьме, а при дневном свете, пусть даже этом неярком свинцовом свете, перед Некросом предстал необычайнейший из людей, когда-либо виденных чаром.
Начать с того, что капитан, ростом куда выше Чермора, оказался одноног: вместо правой конечности — стальной клин, широкий вверху и сужающийся книзу, где он был вставлен в огромных размеров деревянный башмак и как-то закреплен там. Правый глаз сверкал огнем, а левый скрывало бельмо — тусклое, матовое, словно бы костяное. Лицо, заросшее редкой морковной щетиной, загорело до густой красноты. Оно напоминало не то древесину вековечного дерева, не то древний камень, сотни лет пролежавший в степи, где его обдували ветры и поливали дожди. Широкая, почти черная от загара грудь под распахнутым камзолом и воротом рубахи заросла седыми волосами. В них, как в зарослях пышного белого мха на склоне скалы, покоился висящий на железной цепочке медальон — крошечный череп.
— С добрым утром, любезный, с добрым утром.
Бельмастый глаз слепо таращился в пространство, а второй, огненный, смотрел вдаль — этим капитан напоминал Гело Бесона. Но если тот незримый для других пейзаж, который видел холодный аркмастер, скорее всего являл собою нечто застывшее и покойное, то Ван Дер Дикин, казалось, наблюдал нечто прямо противоположное: буйство тревожных красок и беспрестанное движение незнакомых, опасных существ.
Он развернулся, громко пристукнув деревянным башмаком. Самой удивительной частью его лица казался нос. Все остальные составляющие капитанской физиономии имели крупные размеры и производили впечатление вытесанных скорее при помощи топора, чем других, более тонких инструментов плотницкого ремесла. Но вот нос был крошечным, к тому же еще и бледным, начисто лишенным того великолепного загара, что покрывал прочую, не скрытую одеждой поверхность капитанского тела. Когда Булинь поворотился, Некрос разглядел нос со всех сторон. Если в профиль это покатое, едва выступающее за линию лба недоразумение с ноздрями-точечками еще можно было заметить и идентифицировать в качестве лицевой надстройки для произведения вдохов и выдохов, то в анфас он совершенно терялся из виду среди круглых щек, высокого красного лба, могучего, далеко выступающего вперед, разделенного надвое глубокой вертикальной впадиной подбородка, среди морщин, шрамов — а их на лице насчитывалось не меньше чем полдестяка — и ржавой щетины. Из-за этой ошибки природы лицо капитана казалось вогнутым, как полумесяц.
— Спалось ли вам, любезный, спалось ли вам так же, как и когда вы обретаетесь посередь гниющей Тверди, или волнение, пусть этой ночью, да и утром, незначиетльное, волнение Вод исключило ваш организм из привычного состояния?
Ван Дер Дикин говорил, глядя мимо собеседника, громыхания его голоса катились по палубе. Он вещал, будто произносил речь перед своими матросами... Хотя, пожалуй, перед ними капитан изъяснялся бы более просто, в разговоре же с чаром он использовал замысловатые словесные периоды и изощренные обороты.
Некрос оглядел гладь воды. Закругленный форштевень на носу корабля не рассекал, но будто бы проламывал ее, пробивал дорогу для узкого корпуса «нШявы». Отойдя от капитана, чар привалился боком к ограждению и задал ворпос:
— Что за наименование у вашего корабля? Никогдан е слыхал подобного слова.
— Наименование! Наименование! — вскричал Ван Дер Дикин. — Именно этим словом была, как вы выразились, поименована моя супруга, дорогая моя... — он смолк, прикрыв блистающий огнем глаз и таращась на чара костяным бельмом. Положил урку — заскорузлую, сплошь покрытую коркой мозолей, буграми и впадинами, — на свой лоб, словно в приступе глубокой задумчивости, и добавил: — А ведь сколько годов минуло с тех пор... я уже не помню ее лица, всего ее облика, роста ее, цвета волос, да и кто она была, эта женщина? И уже давно мне кажется, что имя ее было вовсе не таким — о! — оно прекрасно, это имя, это слово, что обозначало, поименовывало ее, но я не могу, не могу припомнить теперь... Так или иначе, этот мой корабль построен по моему рисунку, я собственнолично руководил строительством, и в будущем моря Аквадора и Окраинный океан станут рассекать корабли, созданные как копии моей посудины, их будут называть шнявами — и это станет не имя, но название всех подобных кораблей...
Раскаты его голоса еще перекатывались между мачтами, отражаясь от палубных надстроек, шевелили полоски жирного красного мха, покачивали лохматые канаты — хотя сам капитан давно смолк. Он застыл, не открывая зрячего правого глаза, немного откинувшись назад и касаясь ладонью лба.
Некрос уже несколько дней отмечал притупление своих чувств: ни удивление, ни страх больше не посещали его. Разум, а вслед за ним и все тело словно бы напиталось сырым предрасссветным туманом, который скрадывал ощущения и мысли, наполнял сознание пеленой отчуждения. Единственное, что жило в чаре, — трепещущий комок сердца, которое днем и ночью билось часто и зло. Незримая нить, соединяющая Чермора с Миром, была прикреплена будто острым крючком, глубоко вживленным в плоть, и стоило нити натянуться, как сердце начинало болеть чистой, ясной болью.
Потому личность капитана, его странное лицо и странные манеры — все это не вызвало удивления, чар оставался холодным наблюдателем.
— Нам необходимо плыть как можно быстрее, — заявил он.
Ван Дер Дикин встрепенулся, отнял ладонь от лба. Глаз его, распахнувшись, блеснул огнем.
— До сей поры, любезный, вы не соблаговолили до сей поры поведать мне: куда мы держим путь?
Нить точно указывала дорогу, и Некрос ответил, поведя рукой:
— На запад.
— Запад! — вскричал Булинь, раэворачиваясь и стуча деревянным башмаком по доскам. — Запад, закат Аквадора: вечный океан, ветрила в золоте упирающего света, только Воды вокруг, Пречистые Воды. Восток позади — там лишь Твердь, гдр прошло детство, где неразумным мальчишкой запускал я кораблики в зябких лужах... Что она, что есть Твердь, как не скопище грязи, жирный блин испражнений зверей и людей, птичьего помета, перегноя, разложившейся, сожранной червями плоти, пронизанный корнямт, скрепленный ими? Робы, Брита... Ну, а если Зелур? — так пусть же он будет как забытый лужок из грязи и дерьма, и мальчишка...
Некрос принюхался, ощутив крепкий дух, который, наконец, добрался до его ноздрей от раскрытого капитанского рта. Булнь был пьян, вот чем объяснялись эти преувеличенно-патетичные жесты и нелепые слова. И все равно происходящее вызывало у чара подозрение, постепенно крепнувшее. Поведение тюремщиков, встреченный недавно матрос — любопытно, как выглядят остальные? — дикий вид всего корабля... Вокург происходило нечто, в сути чего обязательно следовало разшбраться, потому что оно наверняка было связано с Чермором, скорее всего — направлено против него.
аВн Дер Дикин откинул полу грязного камзола и извлек устрашающих размеров, шириной в две ладшни, круглый компас: колпак из мутного хрусталя, золотой ободок, золотая же цепь, повисшая дугой от пояса капитана к кольцу на ободке, черный бархат под колпаком, а на бархате — стрелка толщиной в мзинец и со сломанным концом. Булинь вновь поворотился спиной к чару, положив инструмент на ладони, вытянул перед собой руки, долго смотрел и, наконец, объявил:
— Идем в нужном направлении.
Спрятав компас, он пробормотал: «Но надо бы побыстрее...», встал лицом к палубе и, выпучив зрячий глаз, проорал:
— Рустер! Калва! Чикс! Фиша! Миндель! Гордени и Штак! Эзельгофт, разрази меня в зад!
Раздался топот пяток, и Некрос поглядел вниз. Вдоль стены носовой постройки, где стояли они с капитаном, рядком бежала семерка кривоногих невысоких матроов, все босые и полуголые, лишь в парусиновых штанах, все — обладатеши нечесаных морковных волос. Позади них шествовал пожилой человечек, облаченный, помимо штанов, еще и в камзол. Этот последний имел клочковатую грязно-красную бороду.
— Бизань на шняв-мачте! — зарокотал Ван Дер Дикин.
Никто не поднял головы, но бородач, услыхав донесшийся сверху зычынй голос, вздрогнул и на мгновение приостановился. Затем негромко повторил приказ, причем Некросу почудилось, что в голосе его присутствуют едва различимые насмешливые, даже язвительные интонации. Семерка маттосов, громко топоча по палубе, устремилась вперед и быстро исчезла за мачтами. Капитан поыснил Некросу:
— Эзельгофт, мой наипервейший помощник.
Чар, кивнув, поставил ногу на верхнюю перекладину лестницы, но Булинь еще не закончил:
— Некоторые проходимцы имеют наглость именовать мое изобретение, мою третью мачту, наглость именовать ее всего лишь наклонной стеньгой, но я всегда собственнолично отвечаю на это, отвечаю им: сие есть шняв-мачта — и никак иначе!
Капитан говорил, а Некрос спускался по лестнице — медленно, потому что она вдруг стала казаться ему предметом, находящимся отдельно от остального, от строения и палубы, от всего корабля: некая самостоятельная сущность, висящая в воздухе без видимой опоры. И еще она мелко дрожала — хотя когда Чермор прикасался к ней, перехватывая руками, никакой дрожи, никакого движения пальцы его не ощущали. А Булинь говорил, говорил... Когда чар, спрыгнув на палубу, пошел прочь, задевая каблуками полоски мах, рокочущий голос все звучал и звучал посади.
* * *
Они сидели у фальшборта, с подветренной стороны. Гарбуш, подтянув колен, упирался в них подбородком и задумчиво смотрел в палубу. Дикси правую ногу согнул, а левую, костяную, вытянул перед собой. От колена и ниже она напшминала полено, обмазанное засохшей, темной, потрескавшейся глиной.
Снег прекратился, стало немного теплее. По палубе бесцельно слонялись нрсколько славных карл. Нос ковчега Гарбуш не видел, но зпал, что Владыка стоит там, глядя вперед.
— Я люблю взде лазать, — негромко рассказывал Дикси. — Исследовать всякие места таинственные, изучать. В нашем квартале, в Форе, — там тоже разные такие были лазы заброшенные, а если ниже спуститься, так и пещерки всякие. В одной я, представляешь, скелет даже видел, прикованный. Можно было бы и еще дальше спуститься, ниже, в смысле. Если б не нога... — малец наклонился и постучал пальцем по твердой корке.
Гарбуш слулал еоо — и думал о своем. Любопытно: малец не изменился. Все, что они пережили в Остроге-На-Костях и после, пробираясь к большой мастерской, смерть Кепера в страшной кузнице, ожог, который так и не сошел со лба Дикси, — все это не оставило следа в его душе. И ведь нельзя сказать, что он бесчувственный чурбан, лишенный сострадания. Нет, просто легко относится к происходящему, беззаботность помогает ему: после всего произошедшего Дикси лишь встряхнулся, как собака, выбравшаяся из воды, и побежал по жизни дальше, с легкостью неся бремя костяной ноги — пусть даже он и жаловался, что она стала ныть после ранения.
— Я весь этот путь, который мы сейчас пролетаем, лучше бы под землей прошел, — продолжал карла. — Нет, летать — оно тоже люборытственно, но это вначале, а теперь вот скучно становится. Погляди вокруг — ну что интересного? Там океан, там небо... и все. Не на что смотреть.
А вот Гарбуш теперь совсем другой, и это его печалило. Он и раньше беспечностью не отличался, а говорливым и подвижным стаонвился, лишь когда с мсатером Бьёриком выдумывал и строил очередную «штуку», в прочее же время больше молчал и думал. Теперь всякая живость окончательно оставила его. Кепер... Это Гарбуш виноват в том, что он остался лежать в кузнице с размозженной головой. Ипи... Это именно из-за Гарбуша ее похитили, перерезав всю семью. И, главное, чем дальше, тем все больше летящие на малом ковчеге юные карлы признавали его за старшего, за командира, бегая к нему с вопросами по поводу и без. Несмотря на возраст, он становился тем, кого в племени традиционно называли «мудрым мастером», — но Гарбуш не хотел этого! Ему не нравилось управлять карлами, он любил придумывать и строить, а не говорить другим, что им делать.
— Хотя летать тоже интересно. Как думаешь, без доброго Бьёрика и взрослых мы смогли бы построить ковчег? Ну, может, не такой здоровый, но все-таки...
Взрослых? Гарбуш, повернув голову, уставился на юное, почти детское лицо. А ведь малец и вправду остался мальцом, он все еще воспринимает себя так и, значит, таким и является... Вот оно, подумал Гарбуш, вот почему они все ходят ко мпе. Я стал взрослым не из-за того, что возмужал с виду, — просто после событий в Остроге, болезни Ипи, я стал думать иначе, относиться к себе иначе, а они это почувствовали и переменили отношение ко мне. Но я не хочу командовать! Это несовместимо — изобретать и управлять, и то и другое требует слишком много времени и исл.
Дикси, не замечавший, что друг во все глаза смотрт на него, болтал:
— Не свезло мне с ногой. Вроде и привык давно, а все одно. Вечно она цепляется за что-то, стучит, мешает, теперь вот еще и побаливать стала...
— Надо обмотать ее тряпками.
— Что? — Малец взглянул на него. — А, да я пробовал уже, без тоолку. Как их ни крепи, как ни приматывай — слетают.
Гарбуш перевел взгляд на костяную ногу. Лицо его чуть оживилось, затем стало сосредоточенным. Он тихо засопел.
— Если слетают... Значит, надо чехол сделать.
Страница 43 из 50
Следующая страница
[ Бесплатная электронная библиотека online. Фэнтази ]
[ Fantasy art ]
Библиотека Фэнтази |
Прикольные картинки |
Гостевая книга |
Халява |
Анекдоты |
Обои для рабочего стола |
Ссылки |
