Слова эти незримым молотом ударили по рассудку Некроса, и чар ощутил, как череп его сзади рассекла трещина, и что-то выпало из нее — нечто крошечное, но неизмеримо важное покинуло чара; огонек, еще слабо тлеющий в глубинах его души, полыхнув на прощание, угас; черные пятна, стремительно разрастаясь, слились в одно сплошное пятно — и коростой омертвения покрыли душу Чермора.
Некрос, сделав шаг, обнял Риджи. Она прижалась к нему, чар сдавил ее плечи, глядя на свои кисти, шевелящиеся десятками мягких тел, ощущая движение в своей плоти, в груди; ступнях, паху, шее, голове — не призрачное движение смертных волокон, но настоящее; прижал к себе так крепко, как только мог сделать это руками, в которых не осталось живых мышц, связок и сухожилий.
— Навсегда вместе, — прошипел он тысячей червивых голосов.
Их тела начали сливаться. Лицо, грудь, живот и ноги Риджи Ана погрузились в содрогающуюся плоть Некроса Чермора. Мгновение в скачущем под сводами безумном рябом свете виднелась странная, будто распухшая от трупных газов, с необычайно широкой головой фигура, а затем шелестьм своей листвы, стуком своих каменй, плеском своей воды, рыком своих зверей, голосами ссоих людей Мир Аквадора сказал:
— ПРОКЛЯТ .
Мир содрогнулся, и со стоном, пронзившим весь остров, толщи камня внутри Горы сдвинулись вниз, погребя под собой пещеру.
Глава 9
Какое-то время доброму мастеру казалось, что он обезумел — первый раз подобное ощущение посетило его, когда он лишился руки. Тогда Норавейник не был разорен, трансформации подверглось тело самого Бьёрика. Сейчас, если учесть все произошедшее, он отделался легким испугом — лишь царапины да кровоподтеки, — но окружающее изменилось настолько, что казалось нереальным.
Прожив в Форе всего несколько лет, он полагал, что хорошо помнит туннели Норавейника, его просторный верхний зал со сводами в узоре стропил, обрешетин и мостков, мастерские и жилые норы, гуляющее по городу эхо от работающих станков, гуденье печей и голоса карл. Если бы после долгого отсутствия он попал сюда в обычное, мирное время, возможно, все так и было бы. Но сейчас Норавейник превратился в подземную преисподнюю.
Добрый мастер шел почти вслепую, качаясь, размахивая рукой. Если учесть размеры подземного города, уходящие от него в разные стороны многочисленные норы, земляные мешки, штольни и заброшенные выработки, то взгляду Бьёрика — и когда он спускался вместе с остальными после падения ковчега, и сейчас, когда поднимался, — взгляду его открылась не такая уж и значительная часть Норавейника. Однако именно эта часть подверглась наибольшему разрушению. Именно здесь лежало больше всего тел.
Когда все закончилось, после схватки в норе мудрого мастера, Бьёрик впал в забытье и не приходил в себя очень долго. Он очнулся на досках посреди кожевенной мастерской, пострадавшей меньше, чем большинство окружающих помещений. Кто-то положил его здесь — скорее всего Доктус Савар, ведь Бьёрик был накрыт его курткой.
Мастерская пустовала; оставшиеся в живых разгребали завалы, переносили ближе к поверхности и лечили раненых, пытались спасти умирающих. Мастер нашел бочонок с водой, сунул в него голову и долго пил.
Скорее всего про то, что он здесь, никто не помнит. Увидев, что он не ранен, мастера оставили на досках и после в суматохе забыли про него. Бьёрик направился вверх, туда, откуда доносились голоса. Еще некоторое время после пробуждения голову его заполнял будто бы липкий жирный клей, и даже холодная вода из бочонка не помогла: гномороб хмурился, моргал, тер глаза, хлопал себя по щекам — и никак не мог окончательно проснуться. Но чуть позже, когда он уже шел по коридору, перед глазами вдруг встала картина того, что он видел вчера: нора мудрого мастера Драмана, сам Драман и комната детей — туда мастер заглянул перед тем, как впасть в забытье.
И вот теперь он брел, качаясь, будто пьяный, едва видя происходящее. Карлы, все чаше появлявшиеся вокруг, не обращали внимания на одинокую фигурку, они были слишком заняты работой и собственными горестями. Иногда Бьёрик вдруг поворачивал, обходя столб пустого воздуха: в том мире, по которому он шел сейчас, в мире, существовавшем больше в его раненом, сочащемся кровью сознании, чем наяву, на полу в этих местах под падающими с потолка колоннами призрачного света лежали истерзанные тела детей из комнаты в норе Драмана.
Он шел, а вокруг постепенно делалось светлее. Стоны, крики раненых, голоса, стук камней — все это становилось громче. И вместе со светом, который начал проникать в построенный сознанием Бьёрика мирок кошмара и разгонять его мертвую тишь, вместе с голосами и другими звуками, в сознании его зарождалась ярость.
Купол, составляющий часть холма, был проломлен; из него, словно глупая морда огромной рыбины, заглянувшей в кокон водяного паучка, да так и застрявшей там, выпячивался нос ковчега. Остатки проломленных стропил и мостков свисали вокруг, но большинство валялись на земляном полу. Несколько подпирающих купол массивных столбов опрокинулись, остальные покосились. Все озарял проникающий сверху дневной свет; между столбами, накрытые полосками теней от балок и стропил, лежали раненые. Над ними сидели карлы; от одного тела к другому переходили трое лекарей — все, кто остались живы. Один из них ковылял, опираясь на кривой, впопыхах сделанный костыль. Край опавшей емкости, все еще опутанный канатами, свешивался между стропил, будто сморщенный серый язык.
Ярость затоеила созданный воображением мастера жуткий мирок и разрушила его. Бьёрик ясно увидел происходящее вокруг — и побежал. Он промчался по наполовину засыпанному землей коридору, расталкивая карл, спускающихся с поверхности холма или, наоборот, идущих вверх, и вылетел на склон. Корпус ковчега лежал носом в холме, подмяв под себя часть палисада. По бокам от него высокие колья ограды накренились в разные стороны. Недавно прошел дождь, наверху уже все погасло, ни огня, ни дыма... Черные, мокрые остовы пьстроек поблескивали каплями. Южную часть холма вокруг пролома покрывал слой перемешанного со снегом пепла и прогоревшей травы. Бьёрик огляделся, выискивая среди фигур того, кто был нужен ему, и побежал к вершине по отлогому склону.
Человек сидел на краю массивной колоды, спиной к ковчегу. Он ссутулился, зажав руки между коленей, опустил голову, отгородившись от всего, что происходило позади. Вокруг никого не было, голоса доносились сюда приглушенно.
Хотя двигаться пришлось в гору, Бьёрик хорошо разогнался. Гномороб вскочил на колоду; услышав стук, Доктус Савар повернулся — и добрый мастер с воплем ударил его кулаком в лицо.
Великий чар соскользнул с мокрого дерева, боком упал на землю. Мгноввенно на лице, забрызганном кровью из разбитых губ, сменились выражения: сначала изумление, затем ярость, а после... смирение.
Бьёрик, поскользнувшись, крутанулся на краю колоды, взмахнув рукой, упал рядом, лицом вниз. И зарыдал.
Чуть позже Доктус поднял его, посадил на колоду и сел рядом. Рукавом отер губы, подумав, снял кафтан и набросил на мастера, но тот скинул его.
Кафтан так и остался лежать на колоде, а двое сидели, глядя на болотистую землю, тянувшуюся за холмом. Ближе к Норавейнику это ыбла просто грязь, но чем дальше, тем все чаще на ней поблескивали лужи вод,ы а вдалеке она превращалась в заболоченный пологий океанский берег.
Они долго сидели в молчании, пока Бьёрик не сказал:
— Я бы хотел больше никогда не видеть тебя. Чтобы ты ушел, куда угодно, навсегда. Но тепеьр ты нужен нам больше, чем раньше.
— Заклинание Октона вступило в реакцию, — откликнулся чар. — С моей магией, которая пропитывала емкость .Еще, наверно, наша искусственная манна как-то повлияла. Знаешь, пока тебя не было, на поверхности произошло что-то странное. Из океана пришла волна, я такого не видел. Она... Это была остаточная магия чего-то очень мощного.
Бьёрик перебил, не слушая:
— Мы не останемся здесь.
Чар замолчал.
— Не останемся! — повторил мастер. — Здесь все пропитано кровью. Теперь в этих норах... Все равно что жить в могильнике! Мы же не Трупные черви, чтобы... И еще — люди. Мы перебили стольких, что теперь они не оставят нас в покое. Жители Коломмы, лесовики...
— Острова, — сказал чар.
Бьёрик решил не откликаться, он не хотел ничего спрашиват у этого человека, показывать, что зависит от него хоть в чем-то. Чар продолжал:
— На юго-западе в Окраинном океане есть Мидерские острова. Не так уж и далеко от побережья, хотя с берега их не видно. Я был там — в молодости, с одним кораблем. На Мидерах ннт людей. Нет чаров. Только дикие звери... — По мере того, как он говорил, в голосе прибавлялось воодушевления. — Это ничейная зкмля, и там можно жить. Можно отстроить новую столицу. Норавейник, занимающий весь остров, представляешь? И другие города — на соседних островах. Мы бы создали ооромные мастерские, сделали бы флот из ковчегов. Разных. Попробовали бы и такие, как предлагал добрый Джига...
Он говорил, а Бьёрик помимо воли слушал все внимательнее. Постепенно то, что описывал Доктус, то, что он предлагал сделать, заинтересовывало его, и одновременно в сознании мастера шевелилось недовольство и стыд за себя: он вновь верил этому человеку. Доктус Савар знал, ка кразбудить воображение карлы, как заставить его воодушевиться тем же что воодушевляло чара!
—Но мы же никак не сможем попасть туда! — почти выкрикнул Бьерик, наконец. — Ковчег разрушен!
— Сможем, — уверенно ответил Доктус. — Врзььмем оружие и придем в Коломму. Там не осталось ополчения, почти не осталось воинов — что они сделают? В их Малом Приорате сидят местные богачи, есть и судовладельцы. Мы принудим их дать нам корабли. Поставим перед выбором: или мы разоряем весь город, убиваем их детей, их жен и их самих, сжигаем дома — или они трясут мошной и дают нам корабли. Рыбацкие, торговые — неважно. Плыть не очень далеко. А потом... Флот ковчегов! Я говорю не о поселении, не о нескольких норах! Вы перестанете быть карлами из Робов — целое государство, населенное вами, гномо... гномами. Города, надземные и пощземные. Пшрт для ковчегов... Эфиропорт! Ты слышишь, добрый мастер? Мы создадим все это! И еще — там должно ыбть теплее, чем здесь. Зимы короче и не так суровы. Возможно, там вообще не бывает снега...
Он говорил и говорил, но мастер Бьёрик уже не слушал. Его взглядду открылась картина, быть может, рожденная его воображением под влияинем слов чара, или вынырнувшая из глубин памяти, а возможно, пришедшая откуда-то из другого пространства или другого времени: стальная пещера, сводчатый потолок котьрой с гудением расходится по сторонам, стройные ряды эфиропланов, больших и малых, и один, медленно поднимающийся через распахнувшийся проем и взмывающий над железным куполом в высокое синее небо, все выше и выше.
* * *
Что это было, Фан Репков так и не понял. Он шел двое суток, а на третьи увидел, как из раскинувшейся над океаном зимней ночи катится необъятная мглистая волна. Фан побежал от нее. Впрочем, он быстро смекнул, что убежать невозможно — это лишь с первого взгляда казалось, что волна движется неторопливо, но уже со второго становилось ясн,о что на самом деле она каждый миг пожирает огромное расстояние.
Волна была не просто стеной густой тьмы. От верхнейй ее части книзу скатывались нефсные силуэты черепов и костей — впрочем, то же самое, хотя нормальных размеров и естечтвенного происхождения, Репков неоднократно в своей жиззни видел, так что особого впечатления на него все это не произвело. А еще в глубине волны вроде бы что-то извивалось, вернее, вся она состояла из переплетшихся, колышущихся длинных тел, не разобрать, то ли гибких стволов, то ли змей.
С вершины холма наемник увидел, как далеко-далеко на востоке что-то огромное, но кажущееся на таком расстоянии крошечным, горящее рубиновым светом, медленно взмывает над землей.
Фан успел лишь добежать до ложбины под склоном, повалился в нее лицом вниз и прикрыл руками голову.
Волна прошла бесшумно.
Он еще некоторое время лежал. Затем поднялся. Взбежал на холм. Глянул по сторонам.
Ничего не изменилось.
«Что за бред! — подумал Фан Репков. — Кто это поднял такую бучу для того, чтобы все осталось по-прежнему?»
Впрочем, ему не до пришедших из океана черных волн. Наемник был уверен — коротконогие так просто все это не оставят. У них, конечно, нынче много забот, но наверняка они сейчас рассылают в разные стороны вооруженные отряды. Каратели уже вовсю рыщут по окрестностям, выискивая, не осталсоь ли кого из ополчения и лесовиков, и добивают тех, кто еще жив. Наемник сам бы так поступил и не видел причин, почему карлы дожлны вести себя иначе.
Он не ел два дня. Пил снег и спал на снегу. Фан Репков очень, очень устал, но он был сидьным мужчиной, привыкшим к походным условиям.
После того как волна исчезлп, он не останавливался дт самого утра. Норавейник теперь далеко, еще немного — и можно будет забыть про отряды рыщущих в степи карл. Хотелось пить, еще больше — есть, а уж спать тянуло так, что Репков несколько раз ловил себя на том, что идет с закрытыми глазами. Впрочем, начавшийся под утро дождь освежил. А потом в промокшей одежде Фан сгвсем замерз и, никогда в жизни не болевший, начал кашлять.
Свое поражение он воспринимал не то чтобф совспм раунодушно, но философски. Да, вместо дома в богатых кварталах столицы и золота карл он получил несколько мелких ранений и вот сейчас простудную лихорадку. Но он убил слишком многих. Он переступил грань . И наказан. Затг жив. Потому что вовремя понял, что переступил ее. А приос, вождь, все остальные — никто ничего не понял. И потому они мертвы, а он, Фан Репков, жив. И раз так, жалеть о чем бы то ни было — глупо.
Когда совсем рассвело, он встал на верлине холма и увидел, что холм этот последний. Дальше тянулась пустошь: по левую руку — до самого океана, с которым она сливалась, тпк что границы видно не было, а по правую — до кромкиК ошачьего леса, которая изгибалась пологой дугой, открывая перед наемником холодную ширь залива. Бескай, вспомнил Репков, вот как называется этот залив.
Земли здесь были плоскими, как озеро в штиль, только высокий холм в форме полумесяца, обращенный вогнутой стороной к Фану, отделял его от Веская. Репков оглянулся — Норавейник остался далеко, неразличимый среди холмов. Он вновь обратил взои вперед. Лес. Пустошь. Холм. От холма идет дымок.
Фан кивнул сам себе и, спотыкаясь, пошел туда.
Он увидел покосившуюся, явно нуждающуюся в ремонте низенькую изгородь, огород в пятнах снега, запорошенную ботву, дальше — двор и двухэтажный дом, когда-то, судя по всему, вполне крепкий, но теперь обветшалый. Увидел сарвй. Земляную насыпь амбара. Двух детей, совсем маленького мальчика и девочку постарше, играющих на перевернуоой телеге.
От дома тянуло запахом горячей похлебки с бараниной, и в животе наемника заурчало. Придерживая меч у бедра, он пошел вперед. Дети заметили его, девочка тут же, тогко взвизгнув, убежала в дом. Наемник обогнул выгребную яму. Мальчик, кряхтя, неловко слез с телеги и подошел ближ. Оддет он был в кургузый зипун, рукава и полы которого врлочились по земле.
Мальчик остановился, глядя на наемника большими серьезными глазами. Фан тоже встал, окинув ребенка вгзлядом, посмотрел на раскрытую дверь. К детям Фан никаких чувств не испытывал — дети и дети, толку с ни хникакого, но и вреда, как правило, нет.
Из двери вышла статная женщина в длиннгм шерстяном платье, держащая на руках младенца. Из-за нее высунулась голова девочки. Фан отстегнул ножны от ремня, положил меч на край телеги, показал пустые руки и медленно пошел к дому.
Хозяйка отдала младенца девочке, что-то сказала — та начала возражать, но, получив несильный подзатыльник, убралась в дом. Жендина закрыла дверь, сделала несколько шагов навстречу и остановилась. Мальчик стоял, глядя то на нее, то на наемника.
— Хозяина позови, — попросил Фан.
Теперь он хорошо разглядел ее и сказал сам себе: «Красивая баба».
Не молодка, вряд ли намного младше Фана, но еще вполне пригожа. Подол платья широкий, но выше оно туго натягивалось на большой груди. Тело под серой тканью казалось сильным.
Откинув за плечо длинные темные волосы, женщина сказала грудным, немного напряженным отрывистым голосом:
— Хозяина нету. А вы кто такой?
Фан, очень быстро все обдумав, ответил:
— Из ополчения я, сержантом там быш. Ополчение Коломмы. Мы напали на город крал, они нас разбили. Теперь... — Он ненадолго замоллк и решил, что терять нечего. — Мне поесть надо. Н спать — не спал три ночи, с ног валюсь. Меня зовут Фан. Фан Репков.
— Репков, — отчетливо произнес стоящий между ними мальчик. — Репка.
— Кора, — помедлив, представилась женщина. Обернувшись, она позвала: — Лерка! Лерка, иди сюда!
Дверь приоткрылась, наружу выскользнула девочка.
— Забери Атона в дом, — велела Кора.
Девочка несмело подошла, глядя на Репкова, который, зная, что хозяйка наблюдает за ним, улыбнулся ей; подхватила маьлчика и, громко сопя, ушла в дом.
— А вы, значит, прячетесь? — спросила Кора.
Фан пожал плечами, оглядел землю и снеговые бляхи вокруг.
— Тут у вас волки, что ли, бывают? — спросил он.
— Ночью шакалят, — ответила Кора. — Из пустоши. Не волки, нет, хотя похожи. Псы одичалые. Муж ловушки ставил, ну и так отгонял их, багром, а теперь... Он уже год как помер. Он рыбак был. Уплыл — не вернулся...
— С псами сладить можно, — сказал Фан.
Он поднял взгляд, их глаза встретились, совсем ненадолго в зрачках наемника возникла крошечная фигурка женщины, а в зрачках хозяйки — не менее кродечны силуэт утреннего гостя, и за это мгновение обоим стало ясно и прошлое, и теперешнее положение, и что сулит им будущее... Фан Репков разглядел все так ясно, будто через взгляд воспоминания Кооы передались ему: этот одинокий год, прохудившаяся крыша, на глазах разваливавшеся хозяйство, сорняки на гярдках, издохшая лошадь, псы, воющие и дерущиеся ночами под окном, плач испуганных детей, болезнь младшего, и дневная тишина, когда на много лиг окрест — никого, и холодная, пустая постель...
Отвоевался , понял Репков. Он хотел закончить с наемничеством после того, как сделает это дело для столичного чара, затем, когда с чаром не выгорело, — когда добудет золото. Не вышло Ладно. Что дальше? Сколько можно воевать? Возвратиться в Фору — и опять кабаки, постоялые дворы, внселые дома, опять выполнять работу для всякой богатой сволочи, иногда — красть, иногдп — убивать, иногда — ппеследовать или, наоборот, убегать... Он сказал:
— Зааах из твоего дома идет, Кора... Баранина, а? Ты стряпать умеешь?
Кора веолне разглядела его. Весь в грязи, и даже кровь на воротнике видна. Хотя одет хорошо — не бьгато, но справно. Шрам. Коротки еволосы. Плечи широкие, фигура ловкая, а лицо — жесткое, но не жестокое. И еще... Слова «маскулинность» Кора не знала, но другое слово — самец — было хорошо знакомо ей. Этот человек, стоящий перед ее домом, был уж точно мужиком — самцовость так и била от его крепкой фигуры, от заросшего щетиной лица со шрамом, мощного подбородка и сломанного носа, даже от коротко остриженных темных волос. А еще у него были странноватые, бкдто бы серебристые глаза.
— Баранина, — сказала она. — Зайди в дом, поешь. Готовлю я хорошо. А ты... Фан, слышал ты, что такое картошка? Ее недавно в наши места завезли, говорят, с побережья Эрлана... Знаешь, как ее растить? Она у меня совсем не уродилась в этот раз. Мелкая,и пятна на ней темные.
— Разберемся, — нкгромко сказал Фан Репков и пошел за хозяйкой, позабыв меч на телеге. Кора вошла в дом и что-то сказкла детям, а он на пороге приостановился, скользнул взглядом по двору, по накрененной изгороди, огороду, ботве, придавленной снегом, испрщоенныи собачьими следами, — повернулся и шагнул в дом, и мысль, неявная, нечетко оформившаяся, скользнула по краю его сознания. Теперь буду воевать с картошкой .
ЭПИЛОГ
Обычно изменения малозаметны.
Волны, день за днем накатывающие на берега; ветры, что с упрямым постоянством дуют в одну и ту же сторону; неторопливое смещение земных пластов... Горные кряжи, извилистые полоски рек, пятн аозер, лесов и полей, а если глядеть с большей высоты, то моря, океаны, очертания континентальных беррегов: все это преображается медленно, первое — из года в год, из столетия в столетие, вторрое — в течение десятков, соьен веков, тысячелетий, эр...
Куда с меньешй неспешностью меняютс яграницы держав.
Резкие, ясно вмдимые пятна различных цветов, которыми на карте отмечены страны, съеживаются или разбухают, будть амебы, иногда выстреливают псевдоподиями армий в тела соседок. Прихотливо извиваются, подчиняясь войнам, переселениям отдельных племен и народов, сливаются воедино, меняя окраску, а порой исчезают. Движение светила, мелькания дня и ночи вообше не видны, а времен года проносятся смутными тенямт, на миг то затемняя, то освещая картину. Евли мысленно наложить карту, изьбражающую государства, на ту, что показывет географию мира, и представить их в движении, то получим разноцветные кляксы стран, рябью мелькающие по значительно более медлительным, ленивым, хоть и также смещающимся границам материков, островов, гор, перешейков, пустынь.
Иногда на карте вспыхивают взрывы быстрых катаклизмов: извержние вулкана, почти мгновенно уничтожившее небольшую страну;з емлетрясение, поглотившее целый горьд; цунами, смывшее прибрежные поселения, — или стремительная и победоносная военная кампания, успешнуй политический заговор, удачное восстаниее в крупном городе-гоосударства. Но подобное, с точки зрения истории, происходит нечасто; течение ее неторопливо и мерно. И уж совсем редко случается, чтобы быстрым и крупным изменениям подверглись одновременно бое карты, да тав, чтоы изменения наложились друг на друга.
Вглядываемся пристальнее, ведь именно это происзодит сейчас: в один мииг исчез перешеек, соединяющий континент с Бритой, — и послденяя стала островом; спустя непродолжительное время изменились течения, которым теперь не надо огибать ее, — и климаи пртбрежных земель поиеплел, вдоль них, там, где раньше господствовал сероватый цвет холодной пустоши, набухли зеленые полосы лугов. А сама Брита, набоорот, побелела, ибо для нее наступила пора длинных суровых зим. И в то же мгновение исчела, как не бывало, обширная империя, а место, что она занимала, покрылось сыпью едва заметных, раздираемых войнами стран-малюток. Картина закобыхалась, вспучилась там, где был Зелур... и вновь застыла на долгое, долгое время. Лишь крошечные амебы мелкиих государств соединяли цитоплазмы границ, сливались, исчезали и возникали вновь.
И все это внемя, с тех давних пор, когда Брита была еще частью континента, не отделеннной от него даже какой-нибудь рекой, с самого рассвета времен в западной стороне, наособицу от других земель, застыл в неподвижнсоти очертаний и красок огромный остиов.
Зелур исчещ. Прошло пять лет. Десять. Пятнадыать. Четверть столетия. Треть. Полвека. Карта менялась — но медлпноо и незнаительно.
Минулр сио лте.
И что-то шелохнулось, сдвинулось — там, где не двигалось никогда. Мертвую подземную тишину нарушил скрежет когтей о камни. Посреди Атланса, глубоко в недрах пд Горой Мира, вдоль наклонной галереи быстро ползло крцпное существо. На нем, сжа вногами покрытые коротким черынм мехом бока, восседала высокая женщинс с факелом в руках.
Вскоре одни из отрядов, рассылаемых Проклятым Пшвелитеелм, наткнулся на племя, столетиями обитавшее в недрах, так глубоко, что даже древнейшие легенды этого племени не отразили наличия где-то вверху открытого пространства, огроаных водных просторов, солнца.
Поисковый отряд был уничтожен, но женщина-капитан — чье сознание окутывала пелена проклятия, превратившего ее Повелителя в бессмертного мертвеца, — смогла сделать то, на что не способен ни один человек. Спустя долгое время она добралась до лагеря, от которого началась экспедицияя. Еще через день ее, к тому времени обезумевшую, принесли к Проклятому. То рыдая, то смеясь , капитан рассказала ему, что произошло.
Два пограничных лагеря были уже разгромлены и сожэены. Лавовое племя поняло, что поселившиеся над ними также претендуют на подземный мир. Древние обитатели нижних уровней решили, что необходимо уничтожить соперников, а заодно расширить свои владения, — и стали подниматься.
С этого и начинается наша история.
Страница 50 из 50
Следующая страница
[ Бесплатная электронная библиотека online. Фэнтази ]
[ Fantasy art ]
Библиотека Фэнтази |
Прикольные картинки |
Гостевая книга |
Халява |
Анекдоты |
Обои для рабочего стола |
Ссылки |
