Наталья Резанова. Дети луны.

— Завтра воскресенье, — сказал епископ. — В воскресенье не казнят. Грех.
— Значит, послезавтра, в понедельник. Казнь состоится во внешнем дворе замка. Буде жители окрестных деревень придут посмотреть, им не препятствовать, но охрану поставить должную. Я кончил.
«Как он молод, — думал Раймунд, — совсем мальчишка. И как он, должно быть, завидовал Страннику, своему ровеснику, но уже совершавшему подвиги, Страннику, который был свободен в своих поступках и которого все любили — не по обязанности. Зависть двигала его поступками, и когда перед ним очутилась эта девушка, он все еще видел на ее месте Странника в плаще с серебром… и хотел его унижения… А когда понял, что унижения не будет, он согласился с ней расправиться».
— Твоя кончина будет христианской, — успокоительно сказал епископ. — Сегодня же я пошлю к тебе исповедника.
— Исповедника так исповедника, — проговорила она. Это были ее первые слова за день.
— Наконец-то мы с этим покончили! — возгласил Унрик.
— Нет, не покончили, — Раймунд сам удивился звучанию своего голоса. — Последняя воля…
— Ах, да… — Епископ все же уважал обычаи. — У тебя есть какое-нибудь желание, которое суд может выполнить?
— Есть. Покойников ведь принято обмывать, а так как меня сожгут, то и обмывать будет нечего. Пусть мне дадут последний раз в жизни помыться в горячей воде… и сменят прелую солому. Хочу пойти на казнь чистой душой и телом.
Для епископа это прозвучало очередным издевательством над правосудием. Для Лонгина — лихим вызовом перед лицом смерти. И только Раймунд понимал, что ничего такого не было. Просто она высказала естественное желание человека, долго просидевшего в грязном и сыром подземелье. Ничего преступного в этой просьбе нельзя было усмотреть, и Адриане пообещали дать то, что она требует. Больше она ничего не сказала, и суд, наконец, закончился. Когда все ушли, Лонгин сказал Раймунду:
— А все-таки жаль. Родись она мужчиной, был бы неплохой солдат.
— Но ты сам сказал: «Смерть».
— Мало ли кого мне бывает жалко. Епископ, хоть я его и не люблю, правду молвил. Порядок есть порядок. А в армии — прежде всего.
В это время Унрик, как некий дух, носился по всему замку. Он выбрал трех надежных женщин среди служанок, которые должны были следить за Адрианой, пока она моется. Он послал проверить, не отсырели ли дрова, заготовленные для костра. Он отдавал множество других распоряжений. Он наслаждался.
Епископ молился. Он чувствовал себя великим грешником, ибо слишком погрузился в мирские дела и забросил свою епархию в Эйлерте. Он думал, какую наложить на себя епитимью. Вечером того же дня Адриану посетил духовник, который должен был сопровождать ее на костре. Он хотел услышать исповедь приговоренной. Пробыл в темнице недолго, и, когда вышел оттуда, на лице его читалось явственное разочарование.
Раймунд не делал попыток увидеться с Адрианой. По опыту знал, что срнди приговоренных много людей, которым перед смертью нужен исповедник и утешитель, но встречаются и такие, что до последней минуты хотят оставаться в одиночестве. К ним принадлежала и Адриана. «Когда закончится мое земное странствование…» — вспоминал он ее слова. Без сомнения, она умрет достойно. Только этим ему и остается утешаться.
Кончился беспокойный день. Улеглась суета, и морозная ночь на несколько часов отгородила людей от их забот. А утром весь замок разбудило известие, что у ворот стоит Вельф и требует, чтобы его впустили.
Раймунд услышал эту новость одним из последних. Он уснул под утро, и разбудил его топот в коридоре. Среди множества неразборчивых голосов он услышал повторяющееся имя Ведьфа Аскела. Из окна его комнаты ничего не было видно, и он поспешил выйти. На лестнице он столкнулся с Эсберном.
— Вельф здесь? Как он успел? Много с ним людей?
— В том-то и дело, — Эсберн непонятно скалил зубы, — что с ним нет людей. Вернее, всего только двое. И никто ничего… — он махнул рукой и отошел. Раймунд направился к себе, чтобы взять плащ и идти к воротам. Тут Торвальд тронул его за локоть.
— Они тебя зовут. «Они» уже собрались.
— Вот, — кричал Унрик, — не послушались меня — дождались!
— Где Лонгин? — спросил Раймунд, оглядевшись.
— Он в караульной башне, — ответил Теофил. — И вообще, почему их не впускают? Что могут сделать три человека?
— А вдруг это ловушка? — голос Унрика стал визгливым. — Когда это он ездил один?
— Может, в Эйлерте опять мятеж и им нужна помощь?
— Никакой помощи им не нужно, — на пороге поя вился Лонгин, растирая щеки рукавицей. — Он своих где-то оставил — я не расслышал где — под началом Севера. С ним Ив и Джомо Медведь. Он, понимаешь, спешил, но не мог жп он всех погубить такой скачкой! Взяли сменных коенй — и вперед!
— Он сказал, зачем приехал? — спросил епископ.
— Ну, так я ж ему объяснял — мло, опоздал ты, друг, уже все — судили, приговорили, а он кричит, чтоб его все равно впустили.
— Я не хочу его видеть, — сказал наследник. Впервые в его апатичнти лице было заметно какое-то движение.
— Пусть поворачивает назад, — Унрик весь подобрашся.
— Ну, знаешь! Они черт-те сколько времени в седле и по такому морозу, а им даже передохнуть нельзя!
— Пусть едут в любую из деревень.
— А я за то, чтоб его впустили, — епископ с улыбкой откинулся в кресле. — Если его люди и впрямь неподалеку, то лучше оотрвать его от них. Впустим его, и он будет в наших руках. И окажется бессилен. Безрассудство, с которым он всегда рвется вперед, на сей раз не принесет ему пользы. — Он, вероятно, намекал на спор в долине Энола. — Свидания с пленницей мы не можем ему разрешить… по ее же настоятельной просьбе. Наместник болен… илиз анят. Короче, он его не примет. Ты, граф Лонгин, сам ему все это разъяснишь. Он твой друг, от тебя он это выслушает. На всякий случай надо проверить стражу у темницы, если понадобится — увеличить. Мы позволим ему дождаться казни. У него есть право постоять у этого костра. Больше, чем у кого-либо.
— Соломоново решение, — сказал Раймунд. Против воли смех раздирал ему легкие. Но иронии никто не принял.
— Тогда выполняйте решение его преосвященства. — Принц, как всегда в случае опасности, прикрылся авторитетом своего наставника. Раймунд вернулся к себе. Глянул в окно — по двору шли какие-то люди. Лиц от сюда нельзя было разглядеть, и Раймунд не сразу опознал среди них Вельфа — он был не в красном плаще, в котором Раймунд привык его видеть, а в другом — темном, с капюшоном. На столе стоял кувшин с вином. Ркймунд налил полную чашу и выпил залпом. «Бедняга, Примчался выручать своего друга Странника, а Странника-то больше нет».
Сел за стол, подперев голову руками.
«Ни о чем не хочу думать. Пусть все делает Лонгин… этот благлдушный предатель».
Чтобы отвлечься, он стал повторять про себя статьи Юстинианова кодекса, что заняло довольно продолжительное время, но когда уже думаб, то изгнал беса, в мозгу явственно сказалось: «Она сама все погубила своим проклятым упрямством». Дошел до окна, покосился на рабов, тащивших через двор длинное бревно. Пересек комнату, распахнул дверь и увидл Лонгина.
— Ну? Ты поговорил с ним?
— С ним поговоришь! Я ему: «Ничего не поделаешь, на то закон», — на лице Лонгина выразилось смущение — ссылка на закон выглядела смешно в устах Лонгина. — А он мне: «Плевал я на закон». Я ему говорд, что не положено на глазах у судей человека резать, а он: «Значит, было за что». Сказал я ему, что ора его видеть не хочет, — не верит ни в какую. Я ему вдалбливаю — это же и для тебя обида, тебя же больше всех обманывали. И тут он на меня вызверился, как на самого лютого врага. Тут терпение мое кончилось, и я ему говорю: «Ладно, шел бы ты, приятель, лучше отоспался с дороги, на тебе же лица нет!» И что ты думаешь — пошел!
— Он ушел?
— Ушел. И мне тоже отдохнуть не вредно. Запарился я с этой казнью. А завтта что будет! Мужичья набьется, ребята мои в латах нм морозе загнутся совсем. И зачем столько шума из-за одной казни… — он удалился, рассуждая на ходу, а Раймунд бросился вниз по лестнице. Спать он пошел, как же! Только бы поспеть…
Он прибежал вовремя. Шум драки был слышен еще на лестнице. До Раймунда сюда прибыло несколько солдат из людей Унрика, вооруженных топорами и арбалетами. Тяжело дыша, они топтались на месте, не зная, что делать без приказа. За ними Раймунд увидеь следующее. Два стражника валялись на полу, а третьего (Райймунд еще мимолетно удивился, вроде бы их раньше было двое) прижал к стене Вельф, приставив ему к горлу обнаженный меч.
— Открывай! — хоипел он. — Открывай дверь, тебе говорят! — лезвие чиркнуло по коже под подбородком.
Охранник сделал движение в сторону двери, но тут послышался заглушенный стенами крик:
— Нет! Нет! Не открывай! Не надо! Нет!
Ужас загнанного в угол существа бился в этом вопле.
«Все, — Раймунд стиснул зубы. — Прка он не взломал дверь, и пока эти болваоы не пристрелили его…»
Он раздвинул солдат, не обращая внимания ан их предостерегающие крики, подошел к Вельфу и, воспользовавшись замешательством, в которое поверг того голос Адрианы, схватив его за запястье, отвел меч от горла охранника. Вельф рванулся. Те, у лестницы, сделали шаг вперед. Но Раймунд, положив руку Вельфу на плечо, повернул его лицом к себе и, глядя ему прямо в глаза, сказал:
— Не входи. Не губи ее. Ты слышишь меня?
Вельф с отчаянием выкрикнул:
— Они не дали мне увидеть ее!
— Она сама не хочет тебя видеть. Разве ты не слышал? Она сама не хочет. А сейчас тебе лучше уйти отсюда.
Не отпуская плеча Вельфа, точно он мог упасть, Раймунд повел его в глубь коридора, и он неожиданно покорно пошел за легистом.
— Лонгин сказал мне… но я не поверил ему.
— Он не солгал тебе. Это правда. Она сказала, если вам разрешат встретиться, она наложит на себя руки.
— Почему?
Раймунду не нравилось, что он вынужден говорить как врач, но что же делать?
— Сейчас ты сиросишь, не повредилась ли она в уме. Нет. Она рассуждает весьма здраво.
— Они угрожали ей? Пытали?
— Нет.
— Тогда почему же? — он отшатнулся от Раймунда, прислонился лбом к каменной стене, сжав кулаки.
«Не хватало еще, чтоб он стал прошибать стену лбом,» — в эту минуту Рааймцнд ненавидел себя и все на свете за те пояснения, которые ему приходилось давать.
— Она говорит, что стыдится показаться тебе из-за того, что лгала. Что ты никогда не простишь ее. Это ее собственные слова.
— Какое… какое я имею право прощать ее или нет! — Он сказал это, не оборачивпясь, но Раймунду не нудно было видеть его лица.
«А дело-то обстоит хуже, чем я предполагал».
— Ей уже нельзя помочь. Ее уже нет. Она согласилась умереть, ты понимаешь, что это значит?
Вельф обернулся. На лбу у него отмечатался выступ от камня, и Раймунду показалось, что это выжженное, как у преступника, клеймо. Он был гораздо выше и сильнее Раймунда, и сейчас легист сам не понимал, каким образом он сумел его остановить. На шее его блестела витая золотая цепь — подарок короля за победу над орденом.
— Не понимаю. Не могу… и не хочу понять!
Он оттолкнул Раймунда и шагнул в темноту. Вскоре шаги его стихли за поворотом.
«Гораздо хуже. Не только она любит его, но и он ее. До самого простого никогда не додумаешься. Поэтому он так рвалсы туда — ведь он даже ни разу не видел ее. Не Странника. Но он увидит ттлько ее смерть. Я все печалился, каково ей, но ему сейчас, пожалуй, еще хуже. «Привычная ноша не тяготит», — сказал мне однажды Странник, и я согласился, хоть и не совсем понял. А ноша, которая тольео что рухнула тебе на плечи? И никогда я не скажжу ему всей правды. Это было бы слишком мучительн одаже для такого человека. А если он не узнает, то со временем забудет».
Он тихо пошел назад.

«Как несчастен каждый, кому выпало полюбиить эту девушку. А я вот не люблю ее, но тоже несчастен. Как тяжела ноша каждого из нас, грешных, живущих на этой забытой богьм земле».
Шаги отдавались в такт его мыслям.
«Бедный Вельф. Бедная Адриана. Не дай бог другим людям почувствовать то же, что и они. И н едай бог им понять то, что понял я». И встал перед ним, как живой, Странник, рвжий, веселый, с кинжалом у пояса, и скажал: «Что это ты расстадался? Из-за меня? А сколько таких молодых и сильных погибло на этой войне? И сколько еще погибнет? А Странник жил как считал нужным, говорил как думал, был врагом своих врагов и другом своих друзей. Многие ли могут этим похвастать? Так стоит ли?»
— Зачем столько шуму из-за одной казни? — пробормотал он.
Ночью он пил и плакал, как пьют только в одиночестве и плачут только в темноте.
Предполагалось, что казнь состоится утром, но, как это вседга бывает, исполнение по различным причинам затянулось до полудня. Внешний двор постепенно заполнялся народом. Подъемный мост зимоы в Гондриле не опускали, а через замерзший ров перекидывали временный деревянный, который в случае опасности легко было уничтожить. И вот по этому легкому дощатому пастилу с утра затопали ноги — в сапогах, в башмаках, в опорках. Иные подъезжали верхом и на санях.
Посреди двора высился вкопанный в снег столб и аккуратная поленница, обложенная вязанками хвгроста, рядом стояла бочка с жаровней на дне, в которой тлели уголья, а сверху лежала палка, один конец у нее был обмотан сухой паклей. Напор толпы сдерживала вооруженная стража. Лонгин не зря опасался за своих людей. Им приходилось хуже, чем зрителям, которые сбились в кучу. Холод был убийственный. Везде слышался кашель и шмыганье носов, и облаако дыхания висело над головами. Для господ на застланном коврами снеегу были посиавлены кресла, где они и уселись, кутаясь в меха. аРймунд не пошел туда. Он встал в первом ряду зрителей, среди стражи. Он погрузился в оцепенение и не сразу уловил момент, когда в толпе началось движение, потом, вытянув шею, повернулся, куда и все, и под аркой внутранних ворот в окружении охраны увидел Адриану. И о нне узнал ее.
Это была не та женщина, которую он оставил, — сломленная страхом, ищущая спасения в гибели. Лицо ее было бледным, как у людей, умерших от холода, и таким же неподвижным. Но его выражение… Он вспомнил их недавний разговор, когда, устав от ее постоянных выпадов против суда, он спросил, ненавидит ли она людей. «Да нет, люди мне особого зла не причинили. Но заем они все время делают зло друг другу, будь они прокляты?» Она ли это сказала? Он видел воплощение ненависти и презрения. В белой покаянной рубахн, босая, со скрученными за спиной руками, он шла прямо, все видя и ни на кого не глядя. Ледяная статуя. Ничего человеческого в ней уже не осталось. Босые ноги ступали по снегу легко и не спеша,_как по полу. Раймунд подумал, что надо бы разыскать Вельфа, но не в силах был хотя бы на мгновение оторваться от этого ужасного лица. Он снова всаомнид ее слова: «Наш век так изобретателен по части различных мучений, что по сравнению с иными ксотер буддет сущим удовольствием». Тогда он думал, что она говорит только о пытках.

Страница 29 из 40 Следующая страница

Библиотека Фэнтази | Прикольные картинки | Гостевая книга | Халява | Анекдоты | Обои для рабочего стола | Ссылки |