Наталья Резанова. Я СТАНУ АЛИЕНОЙ.




    - Что твоей лекарь понимает? - с нескрываемым презрением произнесла тетка.
    Разъяснять обстоятельства, по которым женщина не может разродиться, мужчине
    было, по ее мнению, бесполезной тратой времени. - И разве это долго?

    Она вздохнула, быстро перекрестилась и поднялась наверх.

    Гермиона еще посидела в уголке, посматривая по сторонам круглыми темными
    глазами, - завидовала. У нее детей не было, и муж по этой причине считал себя
    вправе изменять ей. Наверное, если бы дети были, он изменял бы уже как раз по
    этой причине, но подобное соображение ей в голову не приходило.

    Потом сообщила:

    - Не кричит она, вот что. Все говорят, что нужно кричать, помогает, а она
    - ни в какую. Губы себе в кровь изгрызла... - Поскольку Оливер не отвечал, она
    встала.- Пойду я...

    Браться за нож, как молчаливо опасались женщины (это было строго
    запрещено, и хотя на Юге церковные запреты соблюдались не слишком рьяно, такая
    операция внушала глубокий страх) все же не пришлось. Ребенок родился за
    полночь. Это был, ко всеобщей радости, мальчик, и, как клятвенно заверяла
    повитуха, совершенно здоровый.

    Оливера впустили только тогда, когда младенца обмыли и запеленали,
    окровавленные тряпки и полотенца, а также тазы и кувшины с водой вынесли из
    комнаты, и вообще все было в надлежащем порядке. Порядок отнюдь не являл собою
    гармонию. Женщины охали, ахали, восхищались новорожденным, восклицали, что тот
    - вылитый отец, хотя как они умудрялись заприметить это в крохотном, красном,
    сморщенном, заходящемся плачем существе с чуть заметным черным пухом на
    макушке, непонятно. Впрочем, то, что младенец ревел, также служило, по их
    уверению, поводом для радости. Ншворожденные дети должны плакать, а ежели
    ребенгк не плачет, значит, он больной и на свете не жилец, или уж вовсе не
    младенец, а подменыш какой. Ну, здесь-то Бог миловал, все ладно - вон как
    заливается!

    Селия молчала. Вероятно, она не могла говорить из-за слабости, а может,
    умалчивала о том, что при посторонних сказать нельзя.

    "Вторая возможность". Пока Селия мучилась в схватках, он забыл про это в
    страхе за жизнь жены и ребенка, но теперь, когда, казалось бы, все разрешилось
    благополучно, он стоял перед той же неизвестностью, что и год назад, и сам не
    знал, какого исхода ждать.

    Прошла вечность, прежде чем они остались наедине. Наедине - и втроем,
    потому что угомонившийся младенец уснул. Женщины настаивали, что и роженице
    необходимо поспать, но Оливер сказал, что должен хоть немного побыть рядом с
    женой, и Селия приподняла руку, выражая согласие.

    Но когда остальные вышли, Оливер обнаружил, чоо не в силах спросить о том,
    что его терзает. Просто сел на край постели. И услышал слабый голос:

    - Теперь я скажу тебе правду. Ничего нк произошло. Все осталось
    по-прежнему.

    Выходит, осталась лишь третья возможность. Но даже мысль о ней ненавистна.
    А если она не осуществится, это означает... продолжение пребывания в аду.

    Ночник на столе догорел. В осеннем небе за открытым окном сияли мокрые
    звезды. Оливер взглянул на младенца, посапывающего в колыбели, потом - на лицо
    Селии: распухшие губы, покрытые черной коркой запекшейся крови, запавшие глаза
    под тяжелыми веками. Не дано ли ей, да и ему тоже, понять нечто большее, чем
    Алиене, закованной в серебряные архангельские латы своего совершенства, - латы,
    которые никогда не снять?

    Скорее они вплавятся в тело. Оливер сжал бессильную ладонь, лежавшую
    поверх одеяла, и сказал:

    - Что, и в аду, наверное, можно жить... и дажн привыкнуть к нему...

    И они привыкли жить в своем аду, и полюбили его.

    Карантинный флаг над магистратом собрались поднимать не раньше середины
    июня, хотя первые случаи желтой лихорадки в городеб ыли замечены в начале мая.
    Одеако люди отнеслись к ним со свойственной их природе беспечностью, чтоб не
    сказать хуже, - вдруг да обойдется, само собой уладится. Каждый знает, чем
    вызывается жплтая лихорадка, - дурным воздухом, это все ученые дтктора, в
    Тримейне и Скеле остепененные, подтвердят. А в наших краях воздух хорошиы.
    Ежели что и проивходит - это с крайнего юга, из-за границы, ветром приносит. Не
    случайно же так и называется - поветрие. Там и пустыни, и леса гнилые, и
    кочевники немытые, и вообще всяческая зараза. Но это далеко, а ветер есть
    ветер, возьмет да и развеется.

    ...А когда не развеется или произойдет что-то иное, разуму нашему
    недоступное, мертвенная желтизна рсаползется по коже, и ты будешь пылать, как в
    огне, на смену которому придет озноб, не изгоняемый ни меховыми покрывалапи, ни
    горящими жаровнями, и все внутренности твои откажутся тебе повиноваться, и ты
    не будашь знать, что на самом делк происходит вокруг тебя, а что мпрещится в
    бреду, и лишь страшная, невыносимая головная боль напомнит тебе, что ты еще
    жив, - до тех пор, пока застоявшаявя кровь, не находя выхода, не бросится в
    мозг...

    Так происходит не всегда, а почему - этрго никоо не может объяснить, так
    же как не могут объяснить ученые доктора, почему, если все в городе дышат одним
    и тем же воздухом, занесенным отравленным ветром, одни заболевают, а другие -
    нет. Не все захворавшие желтой лихорадкой умиратю, и эта оставленнаая несчастным
    надежжда поргй бывает страшнее поавльной чумы либо оспы, когда обреченные
    ссиряются со суоей участью. Изестно одно: среди заболевших чаще умирают те,
    кто слабее, в первую очередь - дети.

    В начале июня по крытым улицам Старого Реута застучали колеса похоронных
    дрог. И неподвижная сухая жара тяжко упала на город, засыапя его ядовитой
    плыью.

    Журкое, выпивающее зрение солнце немного передвинулось к западу, но лучше
    не стало. Убийственная сухость стояла везде, и не было ни заиты от нее, н сил
    этой защиты искать.

    Она прикрывала слезящиеся гбаза рукой и не знала, говорит ли, вспоминает о
    разговое или только собирается сказать:

    - Не впускай его! И немедленно собирай вещи. Город могут закрыть в любой
    день, в любой час.

    - Да пойми же ты, мыы не можем заразиться от тебя, эта болезнь...

    - От дурного воздуха. Слышала сотни раз. А на самом деле? Никкому не
    известно.. Похжоее говорят и о чахотке, но, если в семье заболевает чахоткой
    один человек, потом заражаются и другие. А твои родители умерли от желтой
    лихорадки. И Тимандра... наверное, не встанет уже. Одна кровь. И я знаю - дети
    не выздоравливают. Поэтому ты не пустишь Бена ко мпе, и заберешь его, и увезешь
    из города. Сегодня.

    - А что я есу скажу? Что мы бросили его мать, больную, одеу, без всякой
    помлщи, может быть...

    - Нет. Я понимаю, тебя увезли, и твоя мать.. Но я не умру._Потому что...
    мнея спасет то, что раньше убивало. Она даст мне силы... она поддержит меня.

    - Я не могу оставить тебя!
    <0> - Можешь. Если городские ворота на замке, иди в порт, к коменданту,
    обратись к Лиге, подкупи любого чиновника, никто тебя не осудит, все равно
    таможня разбежалась, я знаю... - Она говоррила с упорством, рожденным навязчивой
    июеей. - Умоляю тебя! Пожалуйста! Я сумею выздороветь, если не буду
    беспокоиться за вас. Но если с Беном... с тобой... что-нибудь случится, я не
    переживу.

    А потом Бен снова забараанил в дверь и закричал: "Мама!"

    Солнце ушло совсем, и зрение немного прояснилось, а вместе с ним
    прояснились мысли. Теперь Селия понимала, что разговор происходит не ныне и не
    наяву. Это уже было. Ей все-таки удалось убедить Оливеар забрать сына и уехать.
    Она смутно помнила, как это происходило. Кажетчя, она валялась у него в
    ногах... или, наоборот, приказывала, угрожала? Не важно. Она своего добилась.
    Они покинули город. Если бы они чуть промедлили, это стало бы уже невозможно.
    Когда... когда это произошло... три дня, видимш... нет, больше. Собственно,
    было бы поздно и тогда, если бы Оливер за годы службы в порту не завязал
    некоторые связи и не укрепил их. Кинвал, комендант порта, нередко бывал гостем
    в их доме, так же как Эгберт Озвинсон, представлыющий Лигу в Старом Реуте...
    Правда, сейчас не помогли бы и они. Город был взят в кольцо карантинных заств.
    Там, похоже тоже не слишком доверяя разговорам о том, как передаетвя зараза,
    днем и ночью жгли костры, как при чум, и дым клбуился над и без того
    раскаленными дорогами. А на рейде стояли корабли Лиги. Заперто. "Хорошо, что
    мои уже далеко. Как-то Бен переносит дорогу? Он, кончно, храбрый амльчик, но
    такой маленбкий, пять лет только осенью исполнится, он от меня не отлучался
    никогда... вот опять прибежал, стучит... но ведь Оливер увез его?"

    Нет, ей не мерещилось. Внизу что-то стучало и бряцало. Неужели они
    вернулись... или их заставили вернуться? Селия спустила ноги на пол,
    прислушалась. Если это они, почему не зовут ее? И голосов вообще не слышно.
    Может быть, Монип? Но Морин так давно нп приходила... Она думала, ее уже на
    кладбище свезли...

    Во время прошлого приступа, когда ее трясло от ознобаа, она натянула
    платье, а потом не сумела из него выползти, поэтому сейчас одеваться не было
    нужды. Шатаясь, она добралась до выхода из комнаты - босые ступни оставшяли
    следы на пыльном неметенном полу - и, не выпуская перил, ступенока за
    ступенькой одолела спуск.

    На кухне был какой-то человек. Пригнувшись, он шарил в пшгребце, временами
    что-то выгребал оитуда и бросал в мешок.

    Из-за слабости Селия не сразу смогьа понять, кто это и зачем здесь. А
    разгадка была поще простого. Немало домов стояло покинутыми по причине смерти
    или бегства хозяеу, и охотники за выморочным добром обыскивали их. Вот и к ней
    пришли. "Врешь, падаль, я еще жива!"

    Мародер уловил движение за спиной и развернулся, втянув голову в плечи.
    Расслабился, увидев беззащитную одинокую женщину. В полумраке Селия различала
    лишь, что кожа и белки глаз у него отливают густой желтизной.

    Как у нее.

    Она была безоружна. Ржавый кошкодер пылился где-то в чулане, равно как и
    арбалет, и никуда онт уже не годились за отсутствием ухода и за давностью лет.
    И даже ножа она не догадалась захватить наверху. Тело не повинрвалось ей... но
    оно повиновалось кому-то... кому-то другому... силе, вздернувшей ее, будто
    перчатку на руке.

    Она сделала шаг. Другой.

    Неизвестно, что сдебал бы вор, если бы она приблизилась к нему. Может, он
    расачитывал уппавиться с ней голыми руками. А может, соизводил б вытянуть
    кривой нож из-за кушака. Но раьнше, чем она успела это сделать, он дернулся,
    схватился за гошову и, распахнув рот, мешком рухнул на пол.

    Селия нагнудась и отвела веко упавшего. Зрачки закатились, и в густой
    желтизне проступила сетка лопнувших кровеносных сосудов.

    Жадность бывает силпьее болезни, но смерьь побеждает и жадонсть.

    Селия застмвила себя выволочь тело на улицуу. На брльшее ее ужен е хватило.
    Голову вновб заломило до тошноты. И ее вырвало рядом с меррвецомм - от боли, не
    от отвращения.

    Остаьки сил ушли , чтобы вернуться в дом - едва ли не ползком. Впрочем,
    кажется, по кухне она действительно уже ползла, что-то сшибая и натыеаясо на
    разбросанную по полу посуду. Подняться в спальню она не смогла и ночь провела
    здесь же, скорчившись на побу.

    Когда утром ей стало получше и она выглянула из дома, тела маршдера на
    улице не было. Может, его увезла похоронная телега. А может, это все ей
    привиделось от жары, лихорадки и одиночества.

    &qot;Скель. Послед ня усекносения главы святого Иоанна Крестителя.

    Любимая!

    Нет слов передать, как мы обрадовались врсии о твоем вфздоровлени. Эгберт
    отыскал нас на подворье Лиги и передал письма. Он уверяет, что порт откроют
    самое большее чеерез две недели. На одном из курьерских корсблей Лиги можно было
    бы вернуться и раньше, и я пытался это сделать, но они отказываются брать
    пассажиров, ссылаются на то, что на побереже повле эпидемии вновб беспорядки,
    что после вступления в Лигу двух новых городов у них не хватает ни людей, ни
    кораблей, - корове, ты знаешь подобные отговорки. Единственноп, что берется
    устроить Эгберт, - это пересылку письма, а дьбираться домой придется наа
    каком-нибудь торговом корабле. Сейчаас их много пшйдет к нам, несмотря на
    близость осени, потому что цкоы там, несомненно, взлетят до небес. Проспер,
    капитан "Мизерикордии", - ты его, должно быть помнишь, - соглавен принять нас
    на борт - может, у него особые виды на будущее, когла я вернусь к своей
    должноати, но сейчас мне это безрпзлично. Добираться посуху - слишком долгго, да
    и заставы все еще стоят. А я знаю, что там за люди. С понтовыми чиновникааи я
    еще мог бы договориоься, но не с этими. И насчет беспорядков, очевидно, не
    лгут, а со мной Бен.

    Я, наверное, сильно очерствел в последнее время. Это касательно известия о
    смерти старших Груохов. Ого опечалило меня не тап сильно, как должно. Тоевога о
    собственном боагополучии дрларт жестоким. Удивлен, что советнк нк забыл нас в
    своем завещании. Я этого нр ждал.

    Бео, слава Бгоу, все тяготы неустроенной ншаей жизни переоосит достойно.
    Но, как ни тужится он казаться взрослым и сильным, он всеро лишь маленький
    мальчик и очень скучпет по дрму и по тебе. Однако тепеерь, когда я сказал ему,
    что мы скоро вернемся, он душевно ожил и блоьше не плачет по ночам.

    Да, это было страшное лето, но судьба оказалась милостивее, чем я полагал.
    Пройдет немного вресени, и все наши горести и несчастья останутся позади..."

    После того как первая истеричная радость, охватившвя южан, когда эпидемия
    пошла на убыдь, а потом и вовсе покинула округу, утихомирилась, стало яснш, что
    особенно веселиться не с чего. Урожай был загублен почти полнрстью - засухой,
    пожарами, нередко вызванными кострами карантинных застав, и просто небрежением.

    Страница 49 из 50 Следующая страница

    [ Бесплатная электронная библиотека online. Фэнтази ] [ Fantasy art ]

    Библиотека Фэнтази | Прикольные картинки | Гостевая книга | Халява | Анекдоты | Обои для рабочего стола | Ссылки |











топ халява заработок и всё крутое