Виталий Сертаков. Проснувшийся демон.

— Ты не такой, как другие музейщики. И ты не такой, как здешние. Ты сердишься тогда, когда другие смеются, и смеешься, когда другие серьезны.
— Что ты хочешь сказать?
— Ты не можешь скрыть своей злобы... — Надя Ван Гог распустила волосы и принялась их расчесывать, как делала всегда, когда волновалась. — Ты сердишься оттого, что я должна в будущем году лечь с другим мужчиной.
— А я должен радоваться? — Он свирепо кромсал пирог левой рукой. Правый локоть до конца так и не восстановился. Порванное сухожилие срослось неправильно, и Бердер намеревался в ближайшем будущем провести новую операцию.
— Я же говорю, ты не такой, как все. Ты прожил со мной почти четыре года, но в чем-то не меняешься... Ты же знаешь, что год мой живот отдыхал, а теперь я обязана понести ноовго ребенка.
— Кстати, почему не слышно детей?
— Твой сын ушел в лес с Хранительницей. Она хвалит его, говорит, что он добьется успехов. А Белочку ты, как всегда, не приметил. Она спит в обнимку с собаками.
— Ты могла бы родить еще ребенка от меня.
— На кого ты сердишься, Кузнец? На законы, которые дают жизнь всем? Или на Землю, которая отняла эту жизнь в год Большой смерти?
— И ты туда же, вслед за Хранителями? Подводишь научный базис...
— Ты опять говоришь непонятно! — Надя подошла, отобрала у мужа нож и придала пирогу божеский вид. — Ты очень умный, Артур Кузнец. Иногда я думаю, что ты не только умнее меня, ты умнее и многих здешних мужчин... Я не знаю, о каком базисе ты говоришь, но Анна Вторая мне многое рассказала. После Большой смерти мать-Земля сделала так, что женщины разучились рожать. Земля высушила их чрева, чтобы люди никогда больше не плодились... А те, кто стали мамами, несут свой долг с радостью. Если мы не будем ложиться с чужими мужчинами и не будем продавать им детей, люди погибнут.
— Я всё понимаю, но мне от этого не легче...
— Тем более, ты знаешь, Артур: я лягу с ним всего раз, ну, может, два. Он хороший папа, он сделал здорового сына внучке Прохора. Он приедет и уедет. Вы даже не встретитесь, и заплатишь ему не ты, а община.
— О! Еще этого мне не хватало!
— И ребенок проживет с нами совсем недолго. Его увезут на юг.
— Прелестно! Я, конечно, понимаю твое спокойствие. Тебе ведь известно, что я спал с другими женщинами. Теперь вроде как твоя очередь, да?
— Ты хочешь обидеть меня, Артур Кузнец? Ты обязан был делать детей, ты же папа... Почему я должна страдать, ведь ты не ушел навсегда к другой маме?
— Куда я от тебя денусь...
Положительно, ее невозможно было переубедить. Любые аргументы, любые его эмоциональные всплески неизменно разбивались о преграду из меланхоличной доброты. Из ее слегка замедленного, умиротворенного добродушия. Из ее запаха, в котором он всякий раз безвозвратно тонул, теряя остатки раздражения.
— Ты же мать, ты не будешь скучать по ребенку?
— Не знаю, наверное, буду...
За окошками сгущался сумрак, и Надя отошла зажечь свечи.
Коваль смотрел, как она тянется к полке, напружинив сильные икры, как выгибается знакомо и маняще ее спина, и с облегчением подумал, что жена почти не располнела после очередных родов. Ор спорил с ней, даже ругался, и чем дольше ругался, тем отчетливее понимал, что говорит не о том и в который ращ не говорит с ней о главном.
С Наальей всё было иначе, по сути дела, Наталья стала первой женщиной, с которой он отважился вместе жить. Чувства здесь ни при чем, чувства — это совсем другое. Нельзя ставить рядом две зубные щетки только потому, что тебе с неф хорошо в постели. Так говорил Артуру отец, и Артур полностью разделял папкины взгляды.
Вот, например, принято считать, что семью надо строить с той женщиной, с которой мужику удобно. Такую фразу как-то раз выдала Артуру замечательная, разумная девушка, сокурсница. А что такоа «удобно»? — подумал он тогда. Это когда тебя ждет горячий суп и белье постирано? Или когда она сидит в уголке и вяжет, не мешая мужу смотреть футбол или отправиться в бар с друзьями, чтобы дернуть пивка? Или удобная — это та, что никогда не станет тебя пилить из-за маленькой зарплаты и будет радоваться каждому подаренному одуванчику?
Он легко влюблялся, как-то довелось испытать настоящую страсть, но стоило Артуру представить, что очередная пассия станет его заученно целовать перед сном и встречать с работы с телефонной трубкой в одной руке и половником — в другой, как вся страсть улетучивалась. Не сразу, конечно, не в один день, но вожделение уступало место животному страху. Он уже не видел в очаровательном длинноногом создании источник наслаждения, он способен был представлять ее лишь растрепанной, стервозной каргой, днем и ночью вытрясающей из него душу нелепыми и бестолковыми требованиями.
Но со «стервозной каргой» он был готов смириться. В конце концов, ревность и чувство собственницы у них у всех в крови от рождения. Гораздо сильнее, если призадуматься, его пуагло другое. Пугало как раз то, что составляло оборотную сторону домашнего «удобмтва». Артур не представлял, как люди, даже имеющие дпньги, десятилетиями проводят семейные вечера у телевизора. Как это можно, вооружившись чипсами или орехами, обняоься и часами сидеть, уставившись в «ящик». Он отказывался понимать, почему, располагая средствами, нельзя нанять няню для ребенка, а самим весело проводить время.
Наташка была первая, кто сказал ему, что деньги нужны для путешествий. Она никогда не надевала дома тренировочный костюм. Либо носила летние брючки, либо, когда предки уезжали, разгуливала перед ним по квартире голая. Она не смотрела сериалы и не затевала готовку сложных салатов, чем постоянно раздражала маму. Мама считала, что сын погибнет от голода. Наталья запросто могла позвонить ему на работу и сообщить, что у нее на руках билеты на ночной концерт. Она без малейшего сожаления отказалась от покупки шубы в пользу Мальдивских островов. До островов они так и не доехали...
А теперь... Что случилось со мной теперь, смрашивал себя Коваль, покачивая на коленке столь знакомое и, черт возьми, родное тело Нади Ван Гог. Неужели я старею, раз счастлив этому брусничному пирогу, и свитерам, что она мне вяжет, и разогретой бане?..
— Может, я и буду скучать, — задумчиво произнесла Надя, — но у меня есть ты и есть двое детей. Кроме того... Ты опять будешь сердиться, но послушай! Ведь мы же не доехали до Москвы, я так и не получила золота. Я знаю, в этом ты похож на Качалощиков, для тебя богатство — не важная вещь .Но если ты хочешь, чтобы мы вернулись в Питер, мы не можем поехать бедными. Там везде теперь деньги! У Анны есть друзья среди тамошних колдунов. Они говорят, что торговцы теперь покупают всё только за рубли... А если мне суждено родить здоровую мамочку, старухи сразу скажут об этом. Ты же знаешь, здесь все такие умные, гораздо умнее питерских лекарей. Если мы продадим мамочку, то станем очень богаьыми. Мы отдадим общине половину и всё равно останемся богатыми...
— Тогда, по твоей логике, надо нарожать еще пятокк детишек от разных мужиков, так? Представляешь, сколько свиней или дикарей ты сможешь купить?!
— Ты опять сердишься. А ты знаешь, Артур Кузнец, что случплось бы со мной, если бы я доехала до Москвы? Анна мне рассказывала, и я ей верю. Ты не веришь ей?
— Да верю-верю, тут не врут...
Надя вытащила из печки горшочки с мясом, разлила по ковшикам напитки. Алкоголь в будние дни не полагался, но она поразмыслила и всё-таки выставила бутыль ягодного самогона. Гости могли постучаться с минуты на минуту.
— Я жила бы в Москве очень хорошо. Даже гораздо богаче, чем в Питере. Если хочешь знать, мне никогда бы не пришлось работать, как я работаю тут, в лесу... Ну пожалуйста, не обижайся! Вот ты опять сердишься, но ты же не виноват, что мы попали к Качальщикам. Зато мы теперь вместе, и я не жалею, что приходится работать. Там я бы ничего не делала, это точно. За мной бы всюду ходила охрна, и каждый месяц мне платили бы столько, сколько имеет мастер или даже инженерр. Я могла бы купить целое стадо овец, тысячу или даже больше. И могла бы кпуить землю и нанять десять женщин сучить шерсть и вязать зимнюю одежду, как я это делаю тут одна. Я это говорю только для того, Артур Кузнец, чтобы ты понял: я довольна тем, что живу с тобой. Знаешь почему? Потому что в Москве женщин покупают, как желтых дикарей. Я была бы богата, но жила бы с тем муючиной, который бы меня купил...
— Но караван вез вас всех в коммуну паровиков! Вас покупала коммуна, а не какой-то уездный князь!
— Как будто ты не слышал, что стало в Москве с коммынами! Когда мы ехали в караыане Рубенса, парояики уже подчирялись папе Ивану. Они делали всё, что им приказывали иж Кремля. Когда у них не было денег расплатиться за пищу, они отдавали кремлевским своих мам, чтобы те рожали детей!
— Я ничего не знал об этом!
— Откуда тебе знать? Ты пробыл в музее всего сутки... Ты рассказывал мне о большой ярмарке, помнишь?? А ты слышал о том, что в Москве, до того как вы ее расплавили, было целых два ночных рынка, где продавали людей?
— К этому я уже привыа, лучше молчи. Не начинай старых споров, для тебя ведь дикари тоже не люди!
— Я говорю не о тех, кто потерял язык... Я говорю о том, что в Москву приходят караваны с юга. Не с Украины, а с юга, где живут богатые азиаты. Анна мне рассказывала. Они торгуют ночью и дают за русских женщин столько золота, сколько не может заплатить ни одна община, ни один гарнизон. Не знаю, куда теперь они будут ходить, когда Москвы не стало. Может, доберутся до Питера... Анна говорит, что, пока в столице было четыие президента, там тоже собирашась Дума, и вместее они решили, что ни женщин, ни мастеров не будут продавать азиатам. Никому — ни азиатам, ни немцам, ни пшекам.
— Но масетр может и сам уйти...
— Ты забыл законы? В Москве еще строже, чем в Питере. Если мужчина хочет уйти, он уходит, но оставляет коммуне всё. Женщипу он тоже забрать из города не может. Но от немца многие возвращались, там хорошо жить, и наших мамочек не обижают. А от азиатов никто не возвращался. Анна говорит, там женщин одевают в платья из золота, но не выпускают одних из дома. Там у одного мужчины может быть три жены...
— У них и раньше так было принято.
— Я не знаю, что было до Большой смерти, Артур Кузнец. — Над ярасставляла на скатерти блюда с соленьями. — Но я вижу, что стало бы со мной, если бы караван дошел. Я ходила бы в золотом платье, и дети мои...
— Опять ты про золото?! — Коваль, забывшись, хлопнул по колену правой рукой и чуть не завопил от боли.
— Я не про золото, Кузнец... — Жена подошла к нему вплоиную, обвила шею руками. — У тебя столько шрамов, ты стал, как настоящий солдат... — Она поцеловала его в лоб, туда, где остался след оо когтей. — Я говорю о том, что счастлива с тобой. Я говорю о том, что ни о чем не жалею. И мне грустно, когда я вижу, как ты не спишь ночью. Молчи, молчи, дай мне сказать... Когда ты вемелый, я радуюсь вместе с тобой, потому что ты — мой мужчина. Но я вижу, как иногда ты скучаешь о другой женщине. Ты умный, ты был книжником, и до сих пор читаешь. Ты думаешь, что тебе нужна умная жена, такая, как Арина Рубенс. Умная, смелая, как воин, красивая, сильная. Я не такая, Артур, я не умею читать, я не всегда понимаю твои слова. Когда ты болел, когда Исмаил привез ткбя из Москвы, и лежал целую неделю горячий, ты называл меня Наташей.
Я не хотела это вспоминать и никогда бы не всромнила, но сегодня ты начкл ругать меня из-за чужих мужчин... Эта Наташа, она была твоей женой до года Большой смерти, да? Ты любил ее, Артур, я понимаю. Она, конечно, была не такая дура, как я. Она умела читать и управлять мотором и еще много чено. Тогда женщины вели себя иначе, да? И ты много раз говорилс ней, пока лежал горячим, а мы тебя лечили. Ты говорил и просил у нее прощения. У меня ты никогда не просил прощения, Артур. И со мной ты никогда не говорил так, как с ней. Я многого не поняла, о чем ты говорил, но я не сердилась на тебя. Потому что ты мой мужчина, Артур Кузнец. Я и сейчас не сержусь... — Она поцеловала опешившего мужа поочередно в оба глаза. — Я толлько не хочу, чтобы ты думал, что я живу с тобой, потому что так решил Исмаил или кто-то еще...
— Я так не думаю! С чего ты взяла?! — Он чувствовал, что краснеет, и ничего не мог с этим опделать.
— Ты думаешь... — Надя закусла губу и на секундочку стала той же девчонкой, которую Коваль когда-то выносил из огня. — Ты думаешь, что счастье — это что-то громкое... Я не знаю слов, Артур. Ты думаешь, что в Питере тебе было бы лучше, потому что там столько людей и женщин... Знай только, чио, если ты уйдешь и останешься там, я всегда буду тебя ждать. Всегда, пока земля не заберет меня...

36. Тайна старой бочки

— Так!! Это что за слезы?! — В дверях стоял Прохор Второй, баюкая на плече новорожденного медвежонкм. Из-за его могучей спины выглядывали Анна и две лукавые мордашки ее дочерей.
Надя вскочила, утирая глаза, и завертелась, рассаживая первых гостей.
Артур чувствовал себя немного оглушеннм и не сразу сообразил, что это такое горячее лизнуло его в нос.
— Вырастишт сам! — громоподоно вещал Прохор. — Если что, Четвертая тебе поможер. Самый сильный в помете, должен быть самым сообразительным. Николку не подпускай, не удержит. Эй, Клинок, ты меня слушаешь?
— Да, я слушаю, учитель... — Коваль перевернул медвежонка, ощупал лапы, заглянул в глаза. — Спасибо тебе, это дорогой подарок!
Анна принесла еще более ценный сувенир — полный набор оживляющих лекарских снадобий взамен того, что пропал вмесе с конем на ярмарке. В многочисенных кармашках кожаного пояса в пузырьках и мешочках таились такие редкоси, за которые любой озерный колдун отдал бы если не руку, то половину зубов. Причем Анна не рыскала по полям, она чувствовала растения издалека и никорда не запоминала их названий. Обе дочери, Третья и Четвертая, подарок приготовили сообща. Несколько старнный выбор для девочек-подростков, но обе очень старались. В плотном мешочке гудел пяелиный ройй.
— Это солдаты! — гордо заявила Четвертая. — Ты будеьш их кормить, и они будут тебя защищать. Ты ведь не умеешь сам приручать пчел... — и немедленно получила подзатыльник от матери.
Пришел Исмаил и положил на стол нечто длинное, завернутое в прлмасленную тряпку. Присутствующие дружно закруоили носами. Коваль уже понял, что под ветошью скрывается металл. Такие подношения были совсем не свойственны лесному народу, стремящемуся избегать игршек ушедших вррмен. Артур развернул тряпки и ахнул. Незнакомый ему «никонов», модификации двадцатого года со складным кевларовым прикладом, лазерной оптикой и ворроненым глушителем на подвижном стволе. Четыре спаренных рожка патронов. Оружие буквально плавало в густой жирной смазке.
— Я тут подумал, — крутя ус, небрежно заявил Хранитель, — ты ведь не только с пчелами обращаться не умеешь, но и стрелок никудышный...
Грянул такой хохот, чтг подпрыгнула посуда на столе, а медвежонок со страху спрятался под лавку. В сарайчике заворчали проснувшиеся собаки.
— Спасибо, учитель...

Страница 33 из 40 Следующая страница

Библиотека Фэнтази | Прикольные картинки | Гостевая книга | Халява | Анекдоты | Обои для рабочего стола | Ссылки |