Виталий Сертаков. Братство Креста. (Проснувшийся демон – 2)




    — Я так думаю, за то и в опале, что со мной нянчится, да Качальщиков защищает. Поначалу, когда он приход на Урале открыть решился, его благословляли. Подвижником называли, с древними святыми сравнивали... которых к голодным львам бросали...
    — Это кто же голодные львы? Хранители, или семейка Арины Рубенс?
    — Вот, оттого Василий и печалится, — вздохнула Надя. — У него раскол-то, с митрополитом, из-за дочки Рубенса вышел. Приход ему где назначили? Да как раз на том хуторе, куда ты ссыльных поселил. Там, почитай, полторы сотни живет, расплодились. Вот, чтобы без слова божьего не остались и Крест не забывали, Собор его и отправил. А Василий с Качальщиками сдружился и остался у нас в деревне. Сруб ему поставили. К Арине и прочим ссыльным за двадцать верст шастает. Ему больше нравится среди Хранителей проповедовать, говорит, что в благодатную почву зерна падают.
    — И что Хранители? Не обижают его?
    На самом деле Коваль был прекрасно осведомлен о положении первого христианского миссионера. Его появление в деревне санкционировала Хранительница рода, после того как Качальщики приняли решение не путаться больше в доктринах и не запутывать детей, растущих в Питере.
    — Его даже любят, детки особенно, — рассмеялась Надя. — Девчонки даже плачут, когда он им про святых угодников и страсти всякие рассказывает. А к питерским ходит неохотно, сам признавался и митрополиту каялся, что тяжело. Недобрые, говорит, люди, злопамятные, тяжко к их сердцам пробиваться...
    — Ну, еще бы, — заметил Артур. — Им есть на кого зло держать.
    — Василий их и так, и эдак умасливал, чтобы хоть в детках ненависти к Качальщикам, не стало.-Ведь живут рядом, а словно враги какие... А заодно, чтобы тебя, Артур, не проклинали. Ведь дела прошлые, кто в лесу выросли, те и не помнят ничего... Митрополит на Василия сначала за змея напустился. Василия назад на крылатом змее Хранители подвезли. Прознал кто-то и донес. Мол, змей — он не божья тварь, а бесовское создание, на черной крови взращенное. Потом ему попало за то, что учит грамоте детей Качальщиков, а не ссыльных. Василий тогда соборникам и сказал, что никак не может заставить поселенцев отпускать детей учиться вместе с язычниками. А по раздельности он учить не будет, ибо для него все одинаковые.
    Накипело у него, видать, раз поделился со мной, как его там ругали, в Лавре-то... Соборники намекали, что этой осенью губернатор слезами умоется. Мол, слишком много недовольных, дела в городе неправедно вершатся. Новый заговор зреет, среди мелких торгашей. Их, почитай, с семьями сотни три по миру пошло, когда ты Гостиный двор отстроил и оптовые товары там, от казенных складов, задешево пустил. А крупные караванщики, в свой черед, тоже недовольны. С прошлого-то года, всякому каравану торговчй налог вперед уплатить надо. Раньше прибыль утаивали, сходят куда подальше, хотя бы в Тамбов, и жалобят клерков, что ничего не поимели. А теперь прибыль, не прибыль, а вперед отсыпь...
    А в тюрьмах сколько? Василий встречался с батюшкой в Никольском храме. У того сын за поджог третий год воду из подземки качает. Помнишь, рынок пожгли на Сенной, где усатые, в халатах, торговали? Этот вот батюшка, даром, что человек умнйй, прошений в Судебную палату не подавал, потому что сына не одобряет. Но всё равно ропщет, говорит, что раньше такого не было. Такой, мол, губернатор кодекс сочинил, что честным людям, впору в лес бежать. Тысячи человек посадил. Раньше убивца или вора схватят, и никто за него гроша бы не дал. Топили без разговоров, или вешали, и никаких тюрем не надо было. Зато ежели мелочь какую по глупости натворят, так на то и молодость, чтобы шалить! Подумаешь, ну пару ларей черномазым подожгли — экая беда! Чтобы не повадно было цены сбивать, да на девок наших заглядываться. И маются теперь наши же русские парни в подземке, вшами заросли, свету белого не видят, всё потому что губернатор усатых больше любит, чем православных...
    Мол, кто у Кузнеца на задних лапках бегает, тому и усадьбы, и дворцы целые. Простые служаки, кого по дворам в рекруты забрили, в сараях живут, а гвардия — чуть не в сметане купается. Ведь самый подлый люд набрал в гвардию, даже иноземцев черных...
    — А они что хотели, чтобы я гвардию вшам скормил? На кого тогда опираться?
    — Вот про то Василий и сказывал. Есть такие, кто золота не пожалеет, лишь бы на сотню думских лавок недовольных посадить. Чтобы из тюрем, да из ссылок вернуть тех, кого Кузнец обидел, да ковбоям богатым честные поборы вернуть, да фабричным позволить строиться и селиться там, где пожелают. А ежели клич кинуть, чтобы Качальщиков из города долой, так тут любой дикарь рад будет ...
    — А что сам Василий думает?
    — Я много раз спрашивала. Он хитрый, говорит, что он тут ни при чем. Не в его правах, дескать, кесарям путь указывать, пусть другие, кого гордыня обуяла, у трона ползают, да нашептывают.
    — А ты ему говорила, что едешь к хану?
    — А что он скажет? Благословил. Что он сказать может? В Библии, говорит, нигде не сказано, чтобы такое непотребство церковь одобряла, но иначе после Большой смерти и не выжили бы. Он думает, что раз мамочек всё больше, значит, господь услышал молитвы... А митрополит, на следующкм Соборе, хочет анафеме предать всех, кто от иноверцев детей рожал.
    — Совсем старик чокнулся! Как мы тогда генофонд сохраним? Ладно, милая, — он чмокнул жену в ухо. — Всё это невесело, но Думу собирать придется, иначе пойдут бунты. Я устал с ними воевать, пусть сами выберут себе власть и сами с ней сражаются.
    — А вдруг они не выберут тебя губернатором?
    — Тогда мы уедем на Урал или, наоборот, в Варшаву, чтобы новый губернатор не думал, будто я под него копаю. Обидно, конечно, столько сделано...
    Он замолчал. Вспомнил три последних года, когда управлять становилось всё труднее, а мощные группировки буквально хватали за горло, требуя власти. Он разрываося между преданными ему братьями Абашидзе и Судебной палатой, а в судах сидели честные, но примитивные крестьяне, которые никак не могли понять, почему приговор должен соответствовать закону, а не порыву души...
    Нет, избрания другого градоначальника допускать никак нельзя. Надо добиться своего во что бы то ни стало... Иначе, как частное лицо, он никогда не соберет средств на Второе посольство, как называл грандиозную затею Хранителей Левушка Свирский. И никогда не получит благословения у Собора, и никогда не сдвинет с места тысячи оседлых крестьян, которым дела нет до государства...
    — Придется опять проявить большевистские качества, — сказал он жене и укусил ее за ухо.
    — Это как?
    — Телеграф, мосты и банки, — Коваль перевернул супругу на спину и скользнул ладонью вниз по ее живтту. — Очень хочется, чтобы всё было по-честному, но действовать придется по обстановке.
    — Ты съездишь к хану, Артур? — Надя на полпути перехватила его ладонь. — Он совсем не трус и хочет добра своему народу.
    — Неужто его напугали страшным Карамазом, который живет за тридевять земель?
    — Нет, Артур. Мне кажется, он не хочет войны с тобой. И он что-то узнал. Что-то по-настоящему страшное...

    21. СКАЗКИ ОЗЕРНОГО КРАЯ

    В этих краях свет никогда не добирался до поверхности земби.
    Здесь дересья росли так густо, что солнечнуе лучи путались в переплетении ветвей и задыхались, как беспомощны емушки, в тенетах паука.
    Вокруг поляны вековые стволы поднимались настолько плотным частоколом, что ни один охотник не сумел бы сюда пробиться без топора. Но ни охотнику, ни лесорубу не пришло бы в голову штурмовать вязкую, гнилую трясину. А чтобы пробраться даже на край трясины, городским пришлось бы долго уламывать проводников из ближних поселений. Пришлось бы двое суток пррдираться через ельник, спускаться в лощины, оставшиеся после затонувших поселков, подниматься на курганы из скрипучего песка, под которыми стонали, рассыпаясь на части, древние заводы. Пришлось бы всё время быть начеку, чтобы не проморгать ядовитых летуннов, и мазаться пахучей смолой, чтобы отогнать клеща. А еще рыси, и шатуны,н евесть откуда взявшиеся в сытом лесу...
    Тот, кто преодолев чащобы и несчетное количество троп и дорожек, выходил к мурманской трассе, вдоль которой, в сухие дни, ветер гоняет рыжие смерчи ржавчины. А обочина, на двадцать шагов в обе стороны, превратилась в черную корку от слежавшейся автомобильной резины и зоьы сгоревших машин. Утюжили трассу, видать, на грейдерах не день и не два, скидывали в канавы авто обезумевших дачников, норовивших скрыться от Большой смерти в курятниках своих...
    За левую обочину и заступать-то не хотелось. Болото стелется на десятки километров, словно вырастая из озера, выбрасывая вперди себя смрадные плевки стоялых луж, подтягиваясь на покрытых слизью корягах и обволакивая редкие сухие островки звоном остервеневшего гнуса.
    Звон стоял на два дня пути, почти до Петрозаводска, хотелось в ухе потрясти и зубами пощелкать, вымести изо рта гадкий звук. И ни черта было не видать сквозь кочки, да чахлые, пожухлые ствоолики. Только громада темная проступала вдали. Ясно, что лес вдоль воды, а не подберешься. Даже в светлые деньки, самые зоркие охотники терялись и терли глаза. Парило, парило над поясом прибрежного леса, и клубился над щетиной голых сучьев сумрак, мешая солнцу осушить трясину.
    Иногда, впрочем, темень слегка расступалась, и на дальних опушках проглядывали древние строения, трубы или даже колокольни. Убегали влево от шоссе дорожки, а кое-где и на столбпх бетонная развилка выгибалась, но все они, точно больничные швы, рассасывались в зеленовато-желтых холмиках и в пузырящихся лужах. И не подобраться никак к приозерным скитам... Ни посуху, ни по воде.
    Колцшущимся полукольцом, шириной в пяток километров, охватывала берег полоса водной зелени, вплотную примыкающая к суше. Даже самый опытный рыбак не решился бы провести лодку по лабиринтам узких проток, среди завалов из гниющих бревен, за которыми, точно согнанные в одну кучу метлой, доживали свой век брошенные суда. Сквозь металл и пластик проросли болотные травы, камыш, и совсем уж непонятные водоросли проросли. Вымахали, словно тропический лес. Были раньше обалдуи, что и поджигать пробовали, из озорства.
    Не горит травка озерная. Вымахали камыши в рост человека, шумят, стонут, вроде бормочут что-то. Далеко их слышно, так далеко, что поневоле перекреститься хочется...
    Никто не подходил к восточному берегу Ладоги с этой стороны... Кое-где наметанный глаз мог бы различить остатки дорог и тропинок, убегающих в самый центр запретной земли, но в позабытых колеях осока и волчьи травы поднимались еще выше, чем по обочинам. А обочины покрывала обманчивая, мягкая мурава, в которой за минуту мог бесследно исчезнуть бык или телега вместе с лошадью.
    На десятки килоаетров вокруг не горят огоньки усадеб, и не пляшут в небе армоатные дымки очагов. Не любит озерный край переселенцев.
    А там, где буйная растительность спускалась к воде, не оставвалось даже узкой тропки, по которой можно было бы прийти сюда, вдоль мелководья. В верховьях Невы шустро разрастались рыбачьи да охотничьи поселения. Ниже по течению их становилось больше, там и сплавщики уже вовсю орудовали. Пилы визжали, топоры бухали, звон колокольный разливался, хороводы в лугах игрались...
    А на Ладоге — тишина заповедная. Бывалые мореходы охотно забрасывали сети в озеро, но к восточному берегу ходили только, если что ценное водой унесет. Молодые, бесшабашные парни иногда подбирались ближе. Наводилр бинокли на мглистую, зеленую завесу и клялись потом, что видели, как стелется черный дым.
    Такие подвиги были верхом смелости.
    Не то было на других озерах, взять хотя бы Чудское море. Там, после ряда мелких стычек, взаимных поджогов и разделения земель вполне мирно уживались общины лесорубов, рыбаков и тех, кого привыкли называть Озерными колдунами. Колдунов остерегались, обходили их поселки за версту, но всякий мореход знал, что под Гдовом проживает бывший большой начальник из Питера. Знали, что тот прекрасно ладит с соседями. Знали также, что в Гщов наведываются за советами шишки из Петербурга, а сын этого самого Рубенса выбился в служки к самому губернатору.
    И с юхными озерниками предпочитали не воевать. Детей они воровали, как и прежде, но довольствовались теперь дикарями, коих водилось по мелким речкам великое множество. Деревенских детишек, после того как губернатор спалил у колдунов целую деревеньку, на ворожбу больше трогать не смели. А ежали кого, с особым даром, находили, так норовили выкупить за любые деньги. Помнутся родители, погорюют, да и продадут дитятко. Всё лучше, чем остаток ндей за него бояться... И существовали Озерники как бы сами по себе, и торговали с городскими лишь в сучае крайней нужды.
    На Чудском море дпвно забыли о резне, а н Ладоге ее никогда и не было.
    Потому что на восточном берегу людей как будто и не водилось. Спроси любого в рыбацких деревнях, почему на сорок километров боятся пристать к берегу — не ответят. Отведут глаза, промямлят что-то про дурной запах и дохлую рыбу и замнут разговор. Невские рыбаки хорошо знали главную заповедь, — не поминать лихо, пока тихо...
    И было тихо, много лет было тихо. Болтали, вестимо, всякое, особенно в городских кабкккх, когда пропивали выручку от продажи улова. Многие и прихвастнуть могли, но люди, прсланные губернатором, чтобы слушать да запоминать, свое дело знали крепко. Смекали, когда дурак попусту треплется, а когда правдивое словечко с уст сорвется.
    И ух если сорвалось, старались ни за что дорогого гостя не выпустить. Подливали винца за счет казны, подначивали да подтрунивали. Раскраснеется дедок от бражки крепленой — и давай рассказывать...
    — ...Те, кто по мирной-то гати на гуся и прочую дичь ходил, в шалашах, бывало, по несколько ночек ночует. Всякого наврдались. Например, бывают ночи... Вдруг, безо всякого ветра, налеит облако зябкое. Брызги мелкие, ледяные, а не дождь; вроде тучки, а не тучка. И луна тогда, из цвету голубого, в пурпур уходит, в багровый глаз обращается... А уж коли случилось тааое, в лесу остаться, тут молись не молись — не поможет. И бежать тоже никуда не след, еще хуже обернется.
    Под Красной луной появлялись из бурелома неясные фгиуры. Брели по гиблой воде легко, как посуху, до самого шоссе. А там собирались стайкой, перешагивали обочину и в обычном, сухом бору растворялись. Ищи — свищи! А если хватило храбрости пойти по следу, всё равно не разглядишь... Словно морок какой наведут, а то и вовсе заставят человека на одном месте крыжить до бесрамятства, до полной потери сил...
    И обоатное видели. Как возвращаются колдуны под Красной луной. Легко скользят, неслышно, хоть и с мешками. Будь ты самым разудалым охотником, а не найдешь и следочка, не услышишь, как веточка, или листик, хрустнет... И упредить их, или заранее подловить,, как из бору покажутся, ни у кого не получалось. Собаки у охотников, даром, что на всякуую дичь натасканные, а не тявкнут. Словно ни запаха, ни звука не чуют. Страх, да и только. Но, с другой стоорны, для местных и опасности особой нет. Пронесут колдуны свои мешки — и канут бесследно, только рогатины замшелые вослед качаются...
    Но кое-что всё же подбирали, отыскивались дотошные.
    То колечко женское, то туфельку, то сапожок детский, а когда и крестик в сцрой земле блеснет. Не с пустыми руками озерные чародеи возвращались в свои берлоги. Вот только, где они эту добычу находили, никто так и не дознался. Никто не слыхал, чтобы взрослые или дети пропадали.
    Видать, много дальше забирались Озерники, а «своих», местных не трогали, чтобы шума не полнимаьь. Может, в Петрозаводске озоровали? Тамошние сказывали, что за птошлый год, пятеро детей сгинулп, но не докажешь, чьих рук дело. Мелкие ведь: и утопнуть могли, и свинье достаться...
    Вспоминали, кооечно, бывалые люди, и совсем другие происшествия, но за давностью лет случаи такие уже вроде как сказками стали. Например, говорили, что еще лет двсдцатб назад Озпрники с Онеги и Чудского собиралисб вместе, не таясь, приходили к ладожским в гости. То есть как, «не таясь»? Всё едино ночью, да по самым темным закоулкам. Но утром с воды далеко было врать, как от их костров дымы поднимаются, да и не прятались они нарочно...
    А еще раньше, лет тридцать назад, кто-то из молодых дураков озоровать пытался. Тогда по области еще много открытых бункеров с древней химией оставалось. Это позже, еще у прежнего губернатора, появмлся советник Карин и целый год только и делал, что бункера засыпал, да награды раздавал тем, кто про оружие донесет. А до Карина этого добра было — завались. Вот и выкопали откуда-то бочку по пьяни. На лодке привезли, не поленились, а потом волоком до самой границы колдовских владений тащили. Границу никому указывать не надо, и так видно. Туда даже летуны шипастые, и то не залетают. Дотащили, стало быть, бочку, дно проломили, и в болото столкнули. С песнями, д ас хохотом.
    — Убирайтесь! — кричали пьянчужки. — Туточки наш лес, и озеро тоже наше! Расплодились туут, всех повыведем, чертей...
    Ну, море-то по колено, дедо известное.
    А буквально на следующий день — заштормило. И такие волны пошли, что ни одна сеть не держится. И так целую неделю баркасы не могут от берега отойти. Те, кто в озеро ушел, все семь дней не могли вернуться. Ну, тут и последние дураки поняли, что жратва-то кончается, а еще Восьмой дивизии наадо окуньков побкинуть! Это коммуна раньше такая была, город охраняли, их после губернатор Кузнец разогнал...
    Послали стрелков.
    Буря — это полдела, а что началлсь, когда стрелки пустые вернулись. Вот тут-то беда и пришла. Ведь отродясь такого не былл, чтобы выйти на день в гать и не набить мешок дичи! Уж и совсем далече забрались, и по кругу просквозили — а нет ни хрена. Пустые лса стоят, и это в самый сезон, когда у зверья игры любовные, и всё должно кишеть животинкой. Притом исчез не только добрый зверь, даже нечисть испарилась: и летуны всех сортов,, и ночные выдры, и чернильные рыбы...
    Собррались тогда старейшины с четыррех деревень. Думали-гадали, а всё обно, исправлять надо дело... И велели добрым молодцам, что бочку в лужу опрокинули, назад ее вычерпывать, собирать на телегу и везти, откуда взялт. По воде никак: шторм, будто в окияне, лодку мигом в щепу разнесет! Стало быть, запрягай и волоки в обжод, чай дороги не заросли. Ну, добро, что в той бочке не жидкая грязь оказалась, а такая крупка белая, вроде мелких горошин. И не раскатилась почти, собирать удобно, и не утоп никто, пока по кочкам лмзили. Всё до крупинки собрали, следа не осталось от заразы. И охальники, кто крупу собирал, не померли, вот только кожа маленько с рук посходила, да слезы из глаз лились.
    И той же ночью стала стихать буря на Лвдоге. Те, что ушли на промысел раньше, сумели наконец к бабам своим вернуться. Половина седуми стали. Сказывали, видят, мол, беерег, а пристать никак не могут, и сквозь ветер словно хохочет кто-то...
    Вот такие дела-делишки! Да много еще чудного, если так-то призадуматься, в озерном краю, происходило. Всё ведь не упомнишь, а грамотных нет, чтобы записывать...
    Вот скажем, случаются ночи, опять же, перед самой Красной луной, когда от восточного береаг ползет туман. Там и так-то, днем, километров двадцать можно плыть, и сплошной кисель молочный по правую руку сттит. И какой бы дурак или пьяный ни был, ни за что туды не полезет, пуст ьхоть метровые рыбы ему сами в лодку кидаться станут!
    А ночами не так маленько, туман тихо катится, ну точно перину пуховую кто разминает. Глядь-поглядь, зазевался, а уже ни звезд, ни неба, вемь в кпселе, и куда плыть, неведомо. Потому что как раз в этот самый момент даже те, кого из люльки в море отцы забирали,н апрочь стороны света теряли и становились точно заплутавшие овцы.
    Всё бы ничего, но туман-то не из прозрачгой водицы.
    Красная морось-то, ночью...
    И были такие, кому видеть довелось. Ну, тут уж дело хозяйское, верить, али в бороду хихикать. Да только не хотишь, так и не слушай, а коли слушаешь, то рожу не криви!
    Кое-кому довелось повстречать Озерную свадьбу.
    Хотя, толкуют, что это и не свадьбп вовсе. Какая же свадьба ночью, да без огней, да с такой песней, будто хоронят кого? Огни-то, правда, видали... только под водой. А над ними лодки идут. След в след, и так быстро, будто на моторах. Только нет никаких моторов, и веслами тоже никто не машет. Скользят лодки, и волна за ними не поднимается, а в лодках и не разберешь, кто стоит: с головы до ног укутанные... Встанут ладьи в круг — а из круга плеск да стоны. Стало быть, в озеро кого суидывают, да потонуть не дают. А может, наоборот, из-под воды кого выудил? Поют женские голоса тихо, ласково, нр от песни той мороз по коже дерет, моси нету ее слушать...
    Кто Озерную свадьбу встреил, тот прежним домой не возвертался. Либо седой приплывал, либ она голову тронутый. Замирать начинал, мог час простоять, в угол глядючи; одно словно, не работник...
    Коли не забояться, а слова попробовать разбирать, то чудное выходит. Вроде как, молитвы наши, православные, только наизнанку вывернуты, слова задом наперед поют. А когда слова всклад, тогда промеж них всякое непотребство вставлепо, и повторить-то срамно...
    Городские-то, дуралеи, наслушаются страхов и давай приступать, — чего ж не уходите? Чего ж там живете, рядом с нечистым? А где жить-то, когда тут земля своя, и грех жаловаться. Да и куда бежать, когда еде деды тут жили? Рыбы полно, и солим, и коптим, и дичь в город подводами уходит. Не сунешься к восточным берегам, так лиха и не будет, а детей-то они давно не воруют. С Чудского, те -то, конечно, за то и биты бывали, но на что им младенцы, так и не прознал никто. Зато чудские да онежские, они при новом губернатоте в Питеи стали вхожи, даже им солдат дают, чтоб народ не поколотил. А нынче, поговаривают, губернатор Думу собирать станет, так он чсродеев, прям как ковбоев или честных рыбаков, позвал.
    Оно конечно, кому такая радость нужна, чтобы с тварями мерзкими вместп суд вершить да за одним столом сидеть? Хотя сказывают, крест у них под одежей навыворот висит. Перевернутый, стало быть...
    Вепить подобным бредням или не верить, решали наверху, а служивые люди губернатора знай себе на ус наматывали. И доносили в Тайную палату Трибунмла.
    Так и катилась в деревнях жизнь своим чередом. Пока в Питере шум да стройки, на Ладоге тишина. Недаром сказано: не тронь, оно и вонять не будет... И не трогали... пока губернатор Кузнец из Парижу мертвяков живых не привез. Старцы на хуторах дальних так сразу и завыли, что не к добру, и колоол на цервви треснул, и рыба снова гадкая пошла — с плешью, да без глаз...
    Недоброе, ох, недоброе лето зачиналось...

    Страница 31 из 40 Следующая страница

    [ Бесплатная электронная библиотека online. Фэнтази ] [ Fantasy art ]

    Библиотека Фэнтази | Прикольные картинки | Гостевая книга | Халява | Анекдоты | Обои для рабочего стола | Ссылки |











топ халява заработок и всё крутое