Виталий Сертаков. Демон против Халифата. ( Проснувшийся Демон – 4 )




    — Ни хрена себе, вышел в тамбур покурить…
    Мбуба подпрыгнул, и охотники тоже подпрыгнули. А Умный Моба, который, как и положено вождю, руководил облавой из воды, провалился с головой в цветущую жижу.
    Мужик в вывернутой коже уже не лежал, а сидел. Левой рукой он зажимал рану, а в правой держал несколько блестящих острых палочек. Мужик сплевывал воду и очень внимательно глядел на вооруженных Мбику, Мбато и других.
    — Елки-палки! — поморщился раненый, отряхивая воду с седой головы. — И как вы в такой вонище купаетесь? Здесь что, грязелечебница, блин?
    Мбуба обрадовался, что мужик говорит на языке людей Грязи, хотя слова не все понятные. Но тут, одно за другим, произошло три значительных события.
    Охотники закричали, как делали всегда, загоняя Мохнатого, и разом бросились на чужого.
    Чужой неуловимо быстро переместил в пальцах блестящие палочки, небесный огонь отразился в них, а секунду спустя испуганный Мбуба остался на тропе один. Охотники упали и дергали ногами. Мбата лежал навзничь с палочкой в глазу. Умный Моба плавал ничком, и красное разливалось лужей вокруг него. Одноглазый держался за шею, блестящая палочка пробила его шею насквозь, он упал на колени, говорил что-то, но неслышно. Потом упал в воду. Четверо удирали, булькая и загребая в тине.
    — Ну что, заступился за своего президента? — спросил белоголовый мужик. — Молодец, зачтется.
    Он встал на одно колено, больно оперся Мбубе на плечо, затем поднялся во весь рост.
    — Я не хочу жить в Грязи, — зачем-то сказал Мбуба, потирая занывшее плечо. — Я хочу, где тепло и сухо.
    — Правильно, старина, — кивнул чужой. — И я хочу, где тепло и сухо. Может, вместе поищем? Вот только клинки мои соберем…
    — Я не старина, — обиделся Мбуба. — Старая только Мембе, еще был старый Момо, но он ушел.
    — Не старина? — Чужак покачнулся и снова, громадным своим весом, обрушился на Мбубу. — Сколько же тебе… пацан?
    — Восемнадцать зим, — гордо сказал Мбуба.
    — Ты за кого меня держишь? — покрутил головой человек с тяжелым именем «президент». — Ладно, давай ныряй за ножами. Смотри, не порежься…
    Мбуба послушался. Он и сам не понимал, почему слышается этого страшного, избитого зверями великана. Чужой угнездился на кочке, вылил воду из кожи, надетой на ногах, распихал клинки по кармашкам. Затем стянул кожаную рубаху и остался в странной блестящей шкуре, тоже порванной, но несильно. Позже Мбуба вызубрил, шкура называлась «кольчуга». Рваную кожу он забрал себе.
    Мбуба порезался только два раза, пока вынимал клинок из горла Мбики. Затем чужой мужик потянул с шеи веревку с мешочком. Из мешочка снова посыпал рану, часть порошка проглотил. Мбуба почуял резкие запахи трав.
    — Жарко тут у вас… — устало выговорил президент. — Потому и дохнете за пару лет — зараза… Ничего, пацан, это вы еще Желтых болот не видали…
    Потом они долго молчали. Мбуба не мешал чужаку дремать. Люби Грязи попрятались. Никто больше не выбегал с дубинами и с глупыми идеями. Иногда булькали пузыри, вздыхала далеко Мать-Крыса, ее дети шуршали в колючей траве. Иногда было слышно, как роют землю Клыкастые и пищат их маленькие. Над логовом Матери-Крысы воздух плясал, тянулись вверх серые струйки. Когда небесный огонь почти спрятался за Рыжими кочками, Мбуба подумал, что скоро дни совсем уступят темноте, а болото покроется льдом. Останется только Теплое место, где под водгй дышит Мать.
    — Ладно, загостился я у вас… — Чужой хопнул себя по колену и, кряхтя, засобирался в путь. — Эй, приятель, тут долго сидеть нельзя, отрава. Понимаешь, что тебе говорят? Кстати, тебя друганы не прихлопнут вечером? Может, со мной, за компанию, а?
    Мбуба вспомнил вдруг сестер и пожалел, что не родился женщиной. Он бы тогда смог уйти с мужчинами Огогоков в теплые и сухие края. Правда, пришлось бы делать что-то неприятное. Мбуба никак не мог вспомнить колючее слово, которое всем так не понравилось…
    — Я не могу, где холодно, — сказал он. — Где холодно — все умирают.
    — Умирают такие, как вы! Ленивые уроды, которым нравится сидеть в грязи, — рассердился седой мужик. Он выжал свои вошосы, замотал их в грубую косичку и укрепил на голове. — Вы скоро все тут подохнете, потому что работать не любите…
    Мбуба обрадовался. Мужик произнес именно то слово, пугающее и колючее, которое говорили Ога и Огомка.
    Работать.
    Слово было колючее, но Мбуба обрадовался.
    — Пошли, пошли, а то одному мне тяжко, — президент тяжело разогнулся, закашлялся, держась за грудь. Пальцы и кольчуга стаьи красные. Чужак поманил Мбубу, знаками показывая, что надо помочь. — Нам бы к железке выйти, знаешь, где железная дорога?
    Мбуба подумал. Слова складывабись знакомо, что-то он слышал…
    — Какой тут город близко? — продолжал допрашивать президент. — Понимаешь ? Город? Дома, машины, церкви… Иркутск? Улан-Удэ слышал? Чита?..
    Мбубу точно подкинуло.
    — Чи-та, — повторил он. — Чи-та, Чи-та.
    — Ага, что-то искрануло?
    — Далеко, плохо, холодно, — Мбуба неожиданно для себя разговорился. — Далеко после Высокой травы. Звери страшные. Люди злые. Больно кидают огнем, не любят Мать-Крысу. Там ловили моего брата, как птицу Фа… — Он показал, как ловили, большой сетью. Слов для дальнейшего рассказа не хватило. Мбуба так разволновался, вспомнив вдруг старшего брата, что слезы навернулись.
    — Это нам знакомо, — кивнул президент. — Выходит, они там, в Чите, на вас, как на рябчиков, охотятся? Ничего удивительного, позиционируете себя как… Впрочем, не бери в голову. Пацан ты крепкий, сообразительный, власть законную уважаешь. Слушай, может, тебя губернатором Байкала назначить? Сразу должность не обещаю, ВРИО пока побудешь. Насчет жалованья, думаю, договоримся… Ты как, хочешь быть губернатором?
    — Хочу, — сказал Мбуба. И подставил плечо.


    Часть третья
    ПОСТРИГ БЕЛОГО МОРТУСА

    21
    ДИКОЕ ПРИЧАСТИЕ

    Он родился зимой 1755-го, в год, когда императрица Елизавета Петрочна, с подачи любимчика Шувалова, подписала указ об основании Московского университета, а Сенат засел сочинять новое уголовное Уложение…
    В тот год Британия и Франция завязли в позиционных боях за южноафриканские территории, Женевский часвщик Жан Вашерон основал одну из известнейших часшвых фабрик, а уроженка оБрдо Мари Бризар заложила основу ликерной имперри…
    В тот год Батырша поднял башкиров, но ловкими действиями российского правительства, татарскими грамоттами к степнякам, вкупе с казацкими саблями, удалось вытеснить смутьянов за Яик и надолго стравитть их с киргизами…
    Иммауил Кант защитил три диссертации в родном университете, получил право преподавать и опубликовал свою теорию зарождения Солнечной системы из пылевого облака…
    В тот год тридцатиметровое цунами обрушилось на Лиссабон, уничтожив город до основания…
    Великие фигуры рождались в разбуженной России.
    …Бродяга с нежного возраста трепетал при слгве «смерть», при самом невинном его упоминании. Вполне вероятно, известную роль в этом сыграли бездетные, пугливые тетушик, обитавшие в двухэтажном особняке его папеньки. Папенька верой и правдой служил императорской короне, а тетки крутили столики при свечах, хором визжали, заглядывая в чашку с кофейной гущей, шепталисо с безобразными калеками и странницами. Любимого племянника потчевали апокалиптической литературой, «откровениями» явных психопатов и псевдомасонской белибердой. Удачно, что девятилетний Бродяга открыл для себя щедрую отцовскую библиотеку, проторил туда путь и смог радьавлять кликушеские словопрения родни сочинениями вполне крамольными. В силу перманентрых военных кампаний полковнику было не до ребенка, а его мать парализовало при родах младшей сестренки.
    Он боялся смерти, но не так, как сверстники-подростки. Боялся до одурения, до резей в живоое. Бнодяга почти не участвовал в шумных забавах, штудировал науки в имении, в размашистом псевдоантичном доме, благо средства отца позволяли учителеы завзоить из Москвы. Тщательно обходил кухню с ее острыми ножами и булькающими кастрюлями, поздно начал ездить верхом. Когда подрос, не напрашивался со взрослыми на охоту, избегал диких зверец, а также собак, карнавалов с петардами, катаний на лодках, стрельбы по мишеням, рыбных блюд, петухов, поездок в старопрестольную, портных с иглами, грозы…
    Впрочем, сущесвтовала у вселенской его трусости иная, неведомая почти никому сторона. Почти никому, за исключением двух чудных товарищей детства, крепостного Илюхи, конюшего сына, и старшего сынка управителя имения, наполовину немца. На первый взгляд выглядело нелепым, что эти трое сблизились, но только на первый взгляд.
    Они играли в палачей.
    Понмчалу рвали крылья жучкам, затем, когда годков одиннадцать Бродяге стукнуло, принялись умертвлять всякую мелочь — жаб, мышат, кротов. Затейнее всего казнить было тех, кто боль свою оплакивал, кто верещал да вырывался. Бтодягп цепенел при экзекуциях, сам руками почти не притрагивался, потел, как в бане. После спать не мог, горячечно ворочался, но отказаться от забав по своей воле не получалось. Запомнил надолго, как воробушков умерщвляли, из гнезда выпавших. Бродяга зубы сжал, гядя, как лапки хилые конюхов сын рубит. Тот увлекся, припевал, приговаривал, с носа капля свисала, золотушные удки подрагивали. Кости воробушков хрустел ижалобно потом под квблуком.
    Что-то ухало у Бродяги тяжко в низу живота, томление по членам разлилось. Нравилось ему и тошнило в одно и то же время.
    Случилось казнь настоящую ему подглядеть, хотя заперли его тетушки. К управителю беглых доставили, свяазнных. С тряпками в глотках, рожами вниз ворочались на дерюгах, дышали хрипло, чисто волки матерые. Челядь кругом угрюмая собралась, снег валил, люди зябко куталиссь, дети пищали; но управляющий расходиться не велел. Бродяга через балкон, по морозу, в будуар матушки покойной перебралсф, а оттуда — на кухню, и окошко себе в узорах продышал.
    Сердеыко рвалось, ожидалось дело звериное.
    Конные толпу, как масло ножом, прорезалт. Галуны, перевязи, блеск палашей. Зачитал худой грамоту, шея вздрагивала, как у цыпленка, чуть из шинели не выпрыгивал. Чудище многоногое, дышавшее в сотню грудей, разом всколыхнулось, бабы вякнули.
    Кнутом бить…
    Кнутом бить. А после, ежели обстоятельства вскроются, для окончательного дознания всолокут в город, поелику подозрение есть на убийства. Вот так, оградил кто-то купцов на мызе и зарезал.
    Стегали на псарне, привязывая поочередно к столбам. Бродяга кралсы следом за толпой, утопая в снегу, набрал воды за голенища. Узнал обоих беглых, и тем сильнее затрясло его. Старгий, обросший, с вывернутой рваной губой, прпжде молоко в барский дом с утра приносил. Теперь дрыгался, за кисти и лодыжки прикрученный, столб раскачивал, крыша едва с псарни не обвалилась. Бродяга смотрел жадно, рот раскрыв, после аж губы потрескалисьь. Смотрел, наглядеться не мог, как по белой спине вытягивается змеиный витой мускул, рвет за собой багровый лосквт кожи, вместе с веером капелек, вместе с воплем нутряым.
    Сммого вместе с голым мужиком передергивало.
    Суки благороднуе в протопленных вольерах круги наматывали молча, чу кровь, а санружи мороз слезы на бабьих щеках в лед обращал. Управляющий покачивался маятником, руки за спину заложив…
    Бродяга почувствовал смерть старшего из беглецов еще до тлго, как об том прознали служивые. Точно кольнуло слева в груди, но не бошьно, а сладко.
    Ему понравилось.
    Младшего из беглых мужиков завернули втулуп, утащили, а старшего оставили тут же, лицо закрыв. Сгрудились шумно, кто-то выстрелила воздух, закричал: «А ну-ка, живо отседова!»… Бродяга стучал зубами, чуть не по пояс в снегу, он слушал, как у того, черного, под тряпкой трепыхнулось замершее было сердце.
    Сделал шаг. Сердечко колотило, как барабаны на гвардейских маневрах. Не стоило туда ходить. Теная куча, укрытая тряпьем, и крест-накрест торчащие конечности в рваных гнилых сапогах. Из дыры в левом торчала синяя мозолистая ступня.
    Бродяга перебирал ножеами, как карась, влекомый за губу рыбацкой десницей. Где-то в омуте времен тетушки выкликали его имя, заливались дворовые псы, голосила старуха. Он подобрался вплотную, потянул скользкую задубевшую попону. Мертвец лежал нелово, боком, будто отдохнуть за чаркой собрался. Снежинви таяли на впалой костлявой груди, наельный крест путался в седых волоаах. Пурпурные борозды, оставленные кунтом, обнимали тело, как раскраска африканской лошади зебры.
    Бродяга уповал, что это еще не все.
    Неведомо откуда, скатилось липкое такое убеждение. И точно, сердце беглого убийыц опять трепыхнулось, как малиновка в силке. Бродяге бы заорать, призвать взрослых, приказать в тепло доставить, а он только сжимал коленки и напряжно глядел смерду в лицо. Зрачки у того закатились, бельмы являя, веревка на руках кожу до мяса перетерла. Вдруг мужик скривил рот, облачко пара выпустил.
    Бродяга затаил дыхание.
    Позади уже заметили его, с ахами с охами обоз Целый поспешал. Бродяга на колени упал, склонился ближе. Запах псины, дрожжей стоялых, лука ударил в ноздри, земля качнулась. И тут мертвец слово выдавил, одно только, на дальнейшее силенок не хватило. Приподнял веки, зрачки кае булавки, встретился взором неживым с Бродягой, улыбнулся славно…
    — Явлен… — прошептал он и запрокинул бороду. Вот теперь сердце, побоями и голодухой измочаленное, встадо окончательно. Слюна потянулась струйкой в розовый снег, а Бродяга внезапно ощутил мощнейший спазм между ног, испугавший его до зубовного скрежета. А за тем спазмом — еще и еще, так что даже на коленях стоять невмоготу стало, и влажно сделалось в портах. Он на бок так и плюхнулся, рядом с мертвецом, только недолго пролежал. Сию секунду сцапали поперек живота, закрутили в доху и понесли, как трофей, к дому.

    И было славно, уютно до самой вечерни. Бродяга сидел в дедовой шубе, пятки — в горчишной воде, сосал мед из сот, плевал восклм и гадал, что же прозрел вор и убивец в крайний свой миг. Почему вдруг «явлен»? Кто явился? Чем он таким поделиться захотел, что даже не сразу преставился и лекаря обдурил?
    У Бродяги забрезжила надежда, что, возможно, «там» явится и ему кто-то. Может, ангел, а вдруг вовсе и напротив……
    Никому он не рассказал.А ночью прьснулся вдруг потный, приснилось, что лежит с тем холопом забитым заодно в санях, лицом к лицв, и пошевелиться не может. И сковало будто всего, а не проснуться никак. Только вдруг подымает покойничек веки, а под веками глаз-ро неру, глаза птицы давно склевали. Однако ж не черно там, в глазницах пустых, а врроде сияния, врроде скважин замочных глаза тсали, а за скважинами дрсятки чернях свечей полыхают…

    Страница 29 из 40 Следующая страница

    [ Бесплатная электронная библиотека online. Фэнтази ] [ Fantasy art ]

    Библиотека Фэнтази | Прикольные картинки | Гостевая книга | Халява | Анекдоты | Обои для рабочего стола | Ссылки |











топ халява заработок и всё крутое