Энн Райс - Мемнох-дьявол (Хроники вампиров — 5)

Поверь, я повидал немало привлекательных женщин. Если ты помнишь, я уже говорил тебе, что женская красота стала для меня одним из самых сильных потрясений в ходе эволюции… Еще до того, как люди избавились от волосяного покрова на своих телах и обрели гладкую кожу… Да и за три дня, проведенных возле стоянки, я успел полюбоваться множеством красавиц — но только издалека, ибо, помня о том, что с некоторых пор я обрел плоть и перестал быть невидимым, старался держаться на расстоянии от людей.
Но, заметь, я уже целых три дня пребывал во плоти. И соответствующие органы этого тела — а они, надо признаться, были в полном порядке — мгновенно откликнулись на появление очаровательного юного существа противоположного пола, дерзкого, чем то явно рассерженного, с развевающимися на ветру длинными волосами. Девушка в одиночестве шла по берегу — ни охранников мужчин, ни других женщин поблизости не было.
Вся ее одежда состояла из грубо выделанной шкуры какого то животного, подпоясанной плетеным кожаным поясом, — она доходила до колен, оставляя открытыми стройные ноги с босыми ступнями. Гнев и возмущение, отражавшиеся на юном лице, свидетельствовали о силе характера. А сочетание голубых глаз и темных волос делало девушку поистине неотразимой. Я сразу понял, что она в отчаянии и намерена совершить какой то безрассудный поступок.
И тут девушка заметила меня.
Мгновенно осознав грозящую ей опасность, она резко остановилась Я молча, не двигаясь с места, смотрел на нее, а мой мужской орган — о том, чтобы хоть чем то прикрыть собственную плоть, я не позаботился и потому все эти дни ходил обнаженным — явно демонстрировал свое страстное, не терпящее отлагательства желание. Именно в тот момент я ощутил первые признаки того, что называется вожделением. До тех пор, включая и три дня, проведенные в облике человека, я мыслил и чувствовал как ангел, и вот теперь заговорила плоть, а я внимал ей ангельским слухом.
Вместо того чтобы убежать, девушка сделала несколько шагов в мою сторону. Видимо, она поступила так, как подсказало ей мятежное, исполненное отчаяния сердце, — хотя на каком опыте основывалось такое решение, я не знаю. Так или иначе, она готова была раскрыть мне свои объятия и дала это понять, грациозным движением приподняв правой рукой волосы, но тут же позволив им вновь упасть и рассыпаться по плечам.
Я подошел ближе. Девушка взяла меня за руку и повела в горы, вот к той пещере, которую ты сейчас можешь увидеть на одном из склонов, если оглянешься через левое плечо. К тому моменту, когда мы подошли к входу в пещеру, я уже понял, что страсть, разгоревшаяся в этом юном существе, ничуть не уступает моей собственной.
Она не была девственницей и хорошо знала, что такое плотские наслаждения. Знала и стремилась к ним. Ее губы коснулись моих, прижались к ним, и я почувствовал у себя во рту ее язык — искусный, жаждущий, ищущий… Чувства, переполнявшие меня, трудно передать словами. В какой то момент я отстранил ее от себя, но лишь затем, чтобы полюбоваться великолепным телом, той самой таинственной материальной плотью, которую ждет впереди смерть и разложение, но которая, однако, может соперничать с любой ангельской субстанцией. Потом мы вновь слились в объятиях, но теперь уже я возвращал ей поцелуи, а она смеялась и все теснее прижималась ко мне обнаженной грудью.
Мы упали на поросший мхом пол — я тысячи раз видел, как делали это смертные, — и когда мой орган вошел в нее, я испытал ни с чем не сравнимое наслаждение и понял то, что не дано понять ни одному ангелу. Мои ощущения никоим образом не были связаны ни с разумом, ни с наблюдениями, ни с тем, что я видел, слышал или стремился постичь. Я был охвачен беспредельной страстью, снова и снова я толчками вторгался в нежную плоть женщины, и мышцы ее влагалища мягко, но сильно сжимали мой мужской орган, удерживали его, словно стремясь поглотить его и никогда не отпускать… И вдруг она напряглась, забилась в моих объятиях, лицо ее покраснело, глаза закатились, а сердце словно перестало биться… В то же мгновение семя мое исторглось и заполнило ее разгоряченное лоно. Какое то время я еще продолжал двигаться в том же ритме, но вскоре все чувства во мне начали ослабевать и постепенно угасли… Обессиленный, я лежал рядом с женщиной, обняв и прижимая ее к себе одной рукой. Я нежно целовал ее в щеку и шепотом повторял на ее родном языке: «Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя, чудесное, прекрасное создание… Я люблю тебя!..» Она лишь покорно и благодарно улыбалась в ответ, а потом вдруг прижалась ко мне изо всех сил, и мне показалось, что слезы вот вот хлынут из ее глаз. Ее беззаботность сменилась тихой нежностью и одновременно угрызениями совести, я чувствовал, как страдает ее душа.
Что же касается меня, то разум и чувства мои пребывали в полном смятении. Я впервые познал оргазм! Мне довелось достичь высочайшей точки физического наслаждения, испытать то, ни с чем не сравнимое удовольствие, которое испытывают в момент совокупления смертные. Не было сил ни двигаться, ни говорить — я молча лежал, устремив взгляд в потолок пещеры.
Но постепенно до меня стало доходить, что женщина чем то испугана. Она вновь прижалась ко мне, потом встала на колени и наконец вскочила и бросилась прочь.
Я сел. С небес лился свет… Это был Божественный свет — и он искал меня! Я торопливо поднялся на ноги и выбежал из пещеры.
«Я здесь, Господи! — крикнул я. — Господь мой, я преисполнен радости! Господь, Боже мой, какие восхитительные чувства мне довелось испытать!» Я запел хвалебный псалом. И как только я начал его исполнять, частицы материи, словно отторгнутые от меня ангельским голосом, постепенно стали исчезать, растворяться… Я встал во весь свой ангельский рост, расправил крылья и вознес к небесам гимн, прославляя Господа и благодаря Его за то, что Он позволил мне испытать в объятиях этой женщины… Прозвучавший над моей головой голос Бога был тихим, но исполненным гнева и ярости.
«Мемнох! — рек мне Господь. — Ты принадлежишь к сонму ангелов! Что делает ангел, сын Божий, в компании дщери человеческой?» Прежде чем я успел ответить, свет исчез, и меня закружил стремительный поток воздуха, заставивший затрепетать мои крылья… Я взглянул вниз и увидел, что женщина уже далеко, на берегу моря. Став свидетельницей непонятного, необъяснимого явления, она в ужасе мчалась прочь.
Она убежала, а я оказался на небесах, пред вратами рая. И вдруг я осознал, что впервые эти врата обрели в моих глазах форму, то есть я увидел их так, как видел, например, ты. А потом эти врата с грохотом захлопнулись передо мной, и божественная молния низвергла меня с небес. Я падал столь же стремительно, как падал и ты в моих руках. Только я был один. Я рухнул вниз, невидимый, но исцарапанный и изломанный, и зарыдал, уткнувшись лицом в мокрую землю.
«Ты, Мой наблюдатель, посланный Мною на землю ангел хранитель! Что ты натворил?» — тихо, но отчетливо прозвучал возле самого моего уха голос Господа.
Я продолжал рыдать и никак не мог успокоиться.
«Господь, Бог мой! — сквозь слезы молил я. — Это какое то ужасное недоразумение… Позволь мне… Позволь мне объяснить…» «Оставайся среди смертных, которых ты так любишь! — ответил Бог. — Отныне пусть они будут твоими советчиками. Ибо Я не желаю ни видеть, ни слышать тебя до тех пор, пока гнев Мой не остынет. Сжимай в своих объятиях плоть, которую ты жаждешь и которой ты запачкан. И не появляйся Мне на глаза, пока Я сам не пошлю за тобой — если сочту нужным!» Вновь поднялся вихрь, а когда я перевернулся на спину, то увидел, что лишился крыльев, вновь обрел плоть и выгляжу как обыкновенный человек.
Тело мое снова стало таким, каким я его для себя создал, — Всемогущий проявил милость и восстановил его до последней клеточки. Я остался лежать на земле и только стонал, испытывая нестерпимую боль и чувствуя, как печаль разрывает на части душу.
Никогда прежде не приходилось мне плакать так, как плачут люди. Голос мой был негромким. Я не испытывал ни колебаний, ни отчаяния. Я по прежнему оставался самоуверенным ангелом, ибо не сомневался, что Господь не лишит меня своей любви. Да, Он был разгневан, но что из того? Он и прежде не раз на меня сердился.
Меня мучило лишь сознание того, что я отвергнут Господом, что мне запрещено появляться на небесах без Его разрешения, что я лишен права покидать свою плотскую оболочку. Я сел и попытался воздеть руки к небу, однако, несмотря на все усилия, не смог это сделать. И тогда меня вновь охватило такое острое чувство неизбывной печали и полного одиночества, что я мог лишь понуро опустить голову и застыть в молчании.
Наступила ночь. Зажегшиеся на небосводе звезды казались бесконечно далекими, словно я никогда не бывал на небесах. Я закрыл глаза, и вдруг до ушей моих вновь донеслись плач и стенания заключенных в преисподней душ. Они окружали меня, голоса их слышались все ближе, они спрашивали, кто я, чему они стали свидетелями и за какие проступки я низвергнут на землю. Если мое предыдущее посещение было окутано тайной и перевоплощение осталось незамеченным, то теперь Господь буквально вышвырнул меня из рая, и все могли видеть, как я почти мгновенно превратился из ангела в обыкновенного человека.
Вся преисполняя шумела и бурлила в поисках объяснений.
«Боже! — молил я. — Помоги! Посоветуй! Что должен я им сказать?» И вдруг я ощутил запах женщины. Обернувшись, я увидел, что она осторожно подкрадывается ко мне. Заглянув в мое залитое слезами, искаженное болью и страданием лицо, она уже намного смелее подошла ближе, прильнула ко мне грудью и все еще дрожащими руками обхватила мою голову…


ГЛАВА 13


Она отвела меня на стоянку. Мужчины и женщины, сидевшие у походных костров, кинулись мне навстречу. Я знал, что обладаю ангельской красотой, и меня не удивляли их восхищенные взоры. Но хотел бы я знать, что, во имя неба, у них на уме.
Меня усадили, поднесли еду и питье. Это было кстати, ибо три дня подряд я пил только воду и ел попадавшиеся кое где в лесу ягоды.
Я уселся рядом с ними, скрестив ноги, и отведал жареного мяса, и она, моя женщина, моя дщерь человеческая, прильнула ко мне, словно подзадоривая каждого бросить нам вызов.
А затем, поднявшись на ноги и вскинув вверх руки, она громким голосом возвестила всем о том, что видела. Язык ее был прост. Но у нее достало слов рассказать, как она наткнулась на меня на морском побережье и увидела, что я наг, и как отдалась мне, повинуясь священному долгу и понимая, что я не могу быть обитателем земли.
Едва мое семя оказалось в ней, как пещеру заполнил льющийся сверху чудный свет. Она в страхе отпрянула, но я бестрепетно вошел в этот знакомый мне поток и изменился у нее на глазах, так что она видела сквозь меня и при этом видела меня самого. И я сделался высоким, с необъятными оперенными белыми крыльями! Это видение — это существо, сквозь которое она видела, как через воду, — явилось ей лишь на мгновение. Затем я пропал. Мое исчезновение было столь же неоспоримо, как то, что я сейчас сижу здесь. Она смешалась, вся дрожа, и, вглядываясь в сумрак, принялась молиться предкам, Создателю, демонам пустыни, всем охраняющим силам, когда вдруг снова увидала меня — «прозрачного», по ее же незамысловатому выражению, но видимого для глаз. И падающего: огромное крылатое существо, несущееся к земле в падении, непременно убившем бы человека, хотя именно им я и стал — человеком из плоти, как видели все вокруг, сидящим в пыли.
«Господи, — молился я. — Что мне делать? Сказанное этой женщиной — правда! Но я не Бог. Ты — Бог. Что мне делать?» Никакого ответа не дали небеса — ни моим ушам, ни сердцу, ни неповоротливому и дотошному уму.
Что до толпы слушателей, которых, по моему мнению, было человек тридцать пять, не считая детей, то ни один не заговорил. Каждый обдумывал происшедшее. Ни один не смог сразу принять его. И ни один не собирался бросить мне вызов. Что то в моем поведении и осанке заставляло их держаться на расстоянии.
Что было неудивительно. Я, разумеется, не выказывал своих страданий — не дрожал и не опускал голову. Я так и не научился выражать ангельское страдание через плоть. Просто сидел, сознавая, что по их меркам я молод, привлекателен и таинствен; а они были недостаточно дерзки, чтобы попытаться обидеть меня — ткнуть чем то острым, обжечь, как, по моим наблюдениям, часто поступали с врагами или отверженными из своего крута.
Неожиданно в группе людей пронесся ропот. На ноги поднялся древний старик. Речь его была даже проще рассказа женщины. Я бы сказал, что слов он употребляет в два раза меньше, но этого было достаточно для выражения его мысли. Он просто спросил меня: «Что ты можешь сказать в свое оправдание?!» Толпа прореагировала на это так, будто вопрос воплощал высшую мудрость мира. Может, так оно и было. В этот момент женщина почти вплотную приблизилась ко мне. Усевшись рядом, она обняла меня с выражением мольбы на лице.
Я почувствовал нечто — словно ее судьба связана с моей. Она немного боялась всех этих людей из своего клана. И не боялась меня! Удивительно. Вот что могут совершить любовь и нежность — а еще чудеса. А Бог говорит, что эти люди — часть природы!
Я склонил голову, но ненадолго. Затем встал на ноги, увлекая свою подругу с собой. Я употребил все известные мне слова ее языка — даже те, что были в ходу у детей нового поколения, но неведомы взрослым. Я им сказал:
«Я не причиню вам вреда Я пришел с небес — пришел, чтобы узнать о вас и любить вас И желаю вам всякого блага под Богом!» Послышались шум и крики, радостные крики; люди хлопали в ладоши, вставая на ноги, а дети принялись бегать и скакать. Казалось, все пришли к соглашению, что Лилия — женщина, с которой я был близок, — может теперь вернуться в общину. Она была изгнана и обречена на смерть, когда повстречала меня. Теперь она, несомненно, была под защитой, вернувшись назад с божеством, небожителем… они выражали это многими звуками и сочетаниями звуков.
«Нет! — заявил я. — Я не Бог. Не я сотворил мир. Я поклоняюсь, так же как и вы, Богу, который сотворил его».
Эти слова также были приняты с ликованием. Всеобщее безумие и вправду начало меня беспокоить. Глядя на пляшущих, орущих, визжащих людей, пинающих ногами дрова в костре, я остро ощущал, что силы мои на исходе. Прелестная Лилия все так же льнула ко мне.
«Мне необходимо поспать!» — вдруг сказал я им. И это было более или менее правдой. За те три дня, что я обретался во плоти, мне едва удавалось урвать на сон час или чуть больше, и я, изгнанный с небес, страшно устал и был весь покрыт синяками. Мне хотелось приникнуть к этой женщине и спрятать свою печаль у нее на груди.
Все выразили одобрение. Нам приготовили хижину. Люди бегали взад вперед, собирая лучшие шкуры, и меха, и мягчайшую кожу, и затем нас в молчании ввели в хижину, и я лег навзничь на шкуру горного козла с длинным и мягким мехом.
«Господи, чего ты ждешь от меня?» — вслух спросил я. Ответа не последовало. Были лишь тишина и темнота хижины, а потом вокруг меня обвились руки дщери человеческой — благоуханной, любящей и преисполненной неги и страсти; то была тайна, совершенное живое чудо, нежность и вожделение, которые накатывали волна за волной… Мемнох замолчал. Казалось, он выдохся. Поднявшись, он снова пошел на берег моря и остановился на мягком песке и гальке. Я увидел, как блеснул силуэт его крыльев — возможно, в точности так, как привиделось той женщине, но через мгновение на берегу виднелась попросту большая фигура с опущенными плечами; она стояла ко мне спиной, со спрятанным в ладони лицом.
— Мемнох, что произошло? — спросил я. — Бог наверняка не оставил тебя там! Что ты сделал? Что случилось на следующее утро, когда ты проснулся?
Вздохнув, он наконец обернулся. Медленно подойдя к валуну, он снова сел.
— К утру я успел познать ее с полдюжины раз и лежал полумертвый, что само по себе было еще одним уроком. Но у меня не было никаких мыслей относительно того, что мне делать. Пока она спала, я молился Богу, молился Михаилу и другим ангелам. Я молился и молился, спрашивая, что мне делать. Угадай, кто мне ответил? — спросил он вдруг.
— Души из преисподней, — ответил я.
— Да! Мне ответили души. Откуда ты узнал? То были души — самые сильные души преисподней, услыхавшие мои молитвы Создателю, услыхавшие самую суть моих стенаний, и моих оправданий, и моей мольбы о снисхождении, прощении и понимании; они услышали все это и испили и поглотили, как обычно поступали с душевными терзаниями своих человеческих детей.
И к восходу солнца, к тому времени, как начали собираться люди из общины, я узнал лишь одно: что бы со мной ни случилось, какова бы ни была воля Создателя, души, томящиеся в преисподней, более не останутся прежними! Они узнали слишком много из слов обретшего плоть ангела, бездумно взывавшего к Богу и небесам.
Разумеется, происшедшее не сразило меня. И я не сидел там в раздумье. Могущественные души узрели первые проблески рая. Теперь они познали свет, заставляющий ангела рыдать и молить в отчаянии, ибо он опасался, что никогда более не увидит этого света. Я не размышлял об этом. Нет.
Господь оставил меня там. Вот о чем я подумал. Господь меня оставил. Я пошел в толпу. Поселение было переполнено людьми. В сущности, мужчины и женщины стекались со всех ближайших стоянок, чтобы увидеть меня.
И нам пришлось уйти из огороженного пространства и выйти на открытое место, в поле. Посмотри направо вниз, туда, где земля идет под уклон. Видишь — поле внизу и часть берега?
— Да.
— Там мы и собрались. И скоро стало ясно, что все эти мужчины и женщины чего то от меня ждут, что я заговорю, начну творить чудеса, расправлю крылья — словом, нечто такое, не знаю что именно. А что до Лилии, то она все так же льнула ко мне, соблазнительная и прекрасная, переполненная смутным восторгом.
Мы вместе взобрались на ту скалу… видишь, валуны, оставленные ледниками миллионы лет назад? Туда. Мы влезли наверх; она уселась, а я встал перед этими людьми, затем взглянул на небеса и вознес вверх руки.
От всего сердца молил я Господа простить меня, вернуть назад, милостиво завершить мое вторжение исчезновением, иначе говоря — позволить мне принять свое ангельское обличье и невидимому подняться ввысь. Я страстно желал возвращения, рисуя его в воображении, пытался всеми мыслимыми способами обрести свою прежнюю природу. Безуспешно.
В небесах над головой я видел то же самое, что и люди. Я видел синь неба, плывущие на восток курчавые белые облака и бледную дневную луну. Солнце жгло плечи. Он припекало мою макушку. И тогда мне открылось нечто ужасное: то, что я, возможно, умру в этом теле! То, что я расплачиваюсь своим бессмертием! Бог сделал меня смертным и повернулся ко мне спиной.
Я долго все это обдумывал. Я догадывался об этом с первых мгновений, но теперь уверился во всем с поспешностью человека. И во мне пробудился гнев. Я посмотрел на всех этих мужчин и женщин. Я подумал о словах Бога, которые Он мог бы обратить ко мне в ответ на мои слова, раз уж я предпочел плоть небесам. И в голове моей созрело решение.
Если это должно было стать моим концом, если мне, как всем людям, придется умереть в смертном теле, если у меня остается еще несколько дней, недель или даже лет — как бы это тело не надеялось выжить среди превратностей жизни, — тогда я должен сделать с ним самое прекрасное из известного мне. Я должен предложить Господу самое хорошее, что у меня есть. Я должен уйти, как подобает ангелу, если от меня ждут ухода!
«Я люблю тебя, Господи», — вслух произнес я. И стал ломать голову над величайшими деяниями, которые мог бы осуществить.
Почти сразу же у меня созрело логичное и, в общем то, очевидное решение. Научить этих людей всему, что я знаю! Я не стану рассказывать им лишь о небесах, Боге и ангелах, ибо какой в том прок? Хотя, разумеется, расскажу им об этом тоже, расскажу, как найти мирную смерть и упокоение в преисподней, поскольку им это доступно.
Но это будет меньшее из того, что я совершу. Ведь это так мало! Лучше я сделаю вот что: я научу их тем знаниям об их мире, которые сам в состоянии постичь умом, но что пока неизвестно им.
Немедленно я приступил к делу. Я повел их в горы и там, в пещерах, показал им рудоносные жилы и рассказал о том, что, когда этот металл сильно разогревается, он изливается из земных недр в виде жидкости, и если им удастся снова его нагреть, они заставят его быть мягким и смогут делать из него разные предметы.
Вернувшись к морю, я собрал немного глины и слепил из нее маленькие человеческие фигурки, чтобы показать, как это просто! Подобрав палку, я нарисовал на песке круг и заговорил с ними о знаках. Как можно изобразить Лилию в виде знака, напоминающего цветок, именем которого она была названа. И как можно изобразить в виде символа меня… человека с крыльями. Я повсюду рисовал картинки, показывая им, как это просто — связать изображение с представлением о конкретном предмете.
К вечеру я собрал вокруг себя женщин и стал учить их, как связывать ремни из мягкой кожи, до чего они не могли дойти сами, а еще сшивать кожу в большие куски.
Этим людям уже был известен лунный календарь, но они не ведали календаря солнечного. Я рассказал им о нем. Сколько дней должно быть в году в зависимости от движения Солнца и планет, и как они смогут записать все это с помощью знаков. И вскоре мы набрали глины с морского берега и сделали из нее плитки, на которых я палочками изобразил маленькие картинки звезд, неба и ангелов. А потом эти плитки оставили высыхать на солнце.
День и ночь был я с моими людьми. И давал им все больше и больше знаний. Когда одна группа уставала и не могла больше учиться, я обращался к другой и наблюдал за их занятиями, пытаясь добиться успеха.
Я знал, что до многого они дойдут сами. Очень скоро они должны были освоить ткачество и научиться делать более совершенную одежду. Все это было прекрасно. Я показал им красители, подобные красной охре, которую они уже употребляли. Я извлекал из земли вещества, способные служить им красками различных цветов. Каждую возникшую у меня мысль, каждую новую идею, пришедшую мне в голову, я передавал им, при этом значительно обогащая их язык и, разумеется, обучая письменности. Затем я научил их музыке совершенно нового типа. Я научил их песням. И женщины приходили ко мне снова и снова, и Лилии пришлось уступить, чтобы семя ангела могло проникнуть во многих и многих женщин, «миловидных дщерей человеческих»… Он снова замолчал. Казалось, эти воспоминания разбивают ему сердце. В задумчивых его глазах отражалось бледно голубое небо.
Я заговорил очень тихо, осторожно, готовый по первому знаку с его стороны остановиться. Я цитировал на память из Книги Еноха:
— «…И Азазел… показал им металлы, и научил их обрабатывать их, и делать браслеты и узоры, и научил пользоваться сурьмой, и подкрашивать веки, и показал все виды драгоценных камней, и научил, как смешивать краски».
Он обернулся, чтобы взглянуть на меня. Казалось, он почти лишился дара речи. Голос его прозвучал тихо, почти так же, как мой, когда он произнес следующие строчки из Книги Еноха:
— «…И среди людей распространились нечестивость и блуд, и люди сбились с пути истинного…» Немного помолчав, он продолжил:
— «…И, погибая, люди возопили, и их вопль вознесся к небесам». — Он снова остановился, медленно и горько улыбаясь. — А что до остального, Лестат, находящегося между строками, которые цитировал ты, и теми, что цитировал я». Это все ложь! Я учил их цивилизации. Я учил их знаниям о небесах и ангелах! Это все, чему я их учил. Тогда на земле не было крови, не было беззакония, не было чудовищных великанов. Это все ложь и ложь, осколки и обрывки, хоронящиеся во лжи!
Я бесстрашно кивнул, вполне уверенный в этом и прекрасно все понимая — понимая с точки зрения иудеев, которые позже так твердо верили в святость и закон, встречаясь в жизни с нечестивостью и злом… и снова и снова рассказывали об этих хранителях, этих учителях, этих ангелах — тех, что полюбили дщерей человеческих.
— В том не было магии, — спокойно произнес Мемнох. — Не было никакого колдовства. Я не учил их ковать мечи! Я не обучал их войне! Если другой народ земли обладал знанием, мне известным, я рассказывал им. Что, например, в долине другой реки люди знали, как косить пшеницу серпами! И что на небесах жили офанимы — ангелы круглые, как колесо, и что если эту форму воспроизвести в материи, если к куску дерева прикрепить два круглых куска, то получится предмет, который может катиться!
Он вздохнул.
— Я потерял сон, я сходил с ума. Я изливал на людей знания, и они, измотанные, сгибались под их бременем, а я уходил в пещеры и вырезал на стенах свои знаки. Я изображал картины небес, земли и ангелов. Я изобразил Божественный свет. Я работал неустанно, пока каждый мускул моего смертного тела не начинал болеть.
Не в силах больше выносить общество этих людей, пресыщенный красивыми женщинами, я взял с собой для успокоения Лилию и удалился в лес. Я понимал, что должен поговорить с Богом в тишине.
Войдя под лесные своды, я рухнул наземь и лежал неподвижно, умиротворенный молчаливым присутствием Лилии и размышляя обо всем происшедшем. Я обдумывал доводы, которые намеревался изложить перед Господом, и то, как подкрепить эти доводы тем, что я узнал. Ничего из виденного мной у людей не могло заставить меня думать иначе. То, что я оскорбил Господа, потеряв Его тем самым навеки, и впереди меня ждет преисподняя вместо вечности — было реально и мне ведомо, и все эти мысли стучались в мои душу и сердце! Но я не мог изменить свое мнение!
Доводы, которые я намеревался представить перед Всемогущим, состояли в том, что эти люди стоят над природой и вне природы и требуют от Него все больших и больших знаний, и все, что я увидел, лишь укрепило меня в моем мнении. И то, как они проявляли интерес к небесным тайнам. И то, как они страдали и пытались найти оправдание этих страданий! Если бы только дать им знать о Создателе и причинах, по которым Он их создал… Все это было мучительно сознавать. И в самом сердце этой муки пылала тайна вожделения.
Во время оргазма, когда мое семя проникало в женщину, я испытывал экстаз, напоминающий райское блаженство; я испытывал его только в отношении лежащего рядом со мной тела, и на какую то долю секунды я понимал — да, понимал, — что мужчины — не часть природы, они лучше, они соприродны Богу и нам!
Когда люди пришли ко мне со своими смутными сомнениями — не царят ли повсюду невидимые монстры? — я ответил им отрицательно, ибо только Бог и Суд Небесный предопределяют все в этом мире, также и судьбу их душ в преисподней.
Когда они спросили, не будут ли непослушные мужчины и женщины — те, что не подчинялись их законам, — навеки брошены после смерти в огонь — очень распространенное среди них поверье, — я пришел в ужас и сказал им, что Господь никогда не допустит такого. Обрекать только что рожденную душу на вечное наказание в огне? Это отвратительно, сказал я им. И снова я им напомнил, что они должны благоговеть перед душами умерших, чтобы облегчить и собственную боль, и страдание этих почивших душ, и что, когда придет смерть, не надо бояться, а следует с легкостью сойти во мрак, не выпуская из поля зрения сияющего света жизни на земле.
Я говорил все эти слова, потому что просто не знал, что сказать.
А богохульство… Я действительно в нем повинен. И какова же будет теперь моя участь? Я, почитаемый учитель, состарюсь и умру, но, прежде чем это произойдет — или прежде чем мор или дикий зверь еще раньше оборвут мою жизнь, — я буду запечатлевать на камне и в глине все, что возможно. А потом я сойду в преисподнюю и стану созывать к себе души и говорить: «Взывайте, взывайте к небесам!» Я научу их обращать взоры вверх. Я скажу им, что там сияет свет!
Он перевел дух, словно каждое слово обжигало его болью.
Я стал опять тихо цитировать Книгу Еноха:
— «А теперь созерцайте, как стенают души умерших, готовящиеся войти в небесные врата».
— Да, ты знаешь Священное Писание, как настоящий дьявол, — с горечью произнес он; лицо его при этом выражало такую печаль, такое сострадание, что в насмешке, вложенной им во фразу, не осталось ни капли яда. — И кто знал, что такое может случиться? — вопрошал он. — Кто знал? Да, да, я стану укреплять преисподнюю, думал я, пока те стоны не разрушат небесные врата и не снесут их до основания. Если души, находящиеся у тебя во владении, способны развиваться, то они способны когда нибудь уподобиться ангелам! Одна эта мысль позволяла мне надеяться обрести власть над забытыми Богом.
— Но Господь не дал этому произойти, верно? Он не дал тебе умереть в бренном теле.
— Да. Но Он также не наслал и Потоп. И все, чему я учил, сохранилось. Что то превратилось в легенды, что то перешло Священное Писание, но, главное, следы моего пребывания на земле сохранились. Остались ремесла, которым я научил людей, осталась способность человека к развитию; люди узнали, что события подчиняются логике, а не волшебству и что даже к тайнам небес души людей, возможно, смогут когда нибудь приобщиться. Рано или поздно души приобщатся и к этому.
— Но как ты выбрался оттуда? Что случилось с Лилией?
— Лилия? Ах, Лилия. Она умерла в почете, супруга божества. Лилия, — повторил он, предаваясь воспоминаниям, снова делающим ее близкой. — Моя Лилия. Изгнанная и связавшая свою судьбу с Богом.
— К тому времени, когда это произошло, Господь уже забрал тебя? — спросил я. — Положил конец твоим деяниям?
Какое то мгновение мы пристально смотрели друг на друга.
— Все не так просто. Я пребывал там около трех месяцев, когда однажды проснулся и увидел пришедших за мной Михаила и Рафаила, которые отчетливо произнесли: «Господь требует тебя к себе».
И я, будучи Мемнохом, не искупившим грехи, сказал:
«Да? Почему же тогда Он не подхватит меня и не заберет отсюда или не сделает, что ему угодно?» При этих словах Михаил с несчастным выражением на лице произнес:
«Мемнох, во имя любви к Богу, обратись добровольно в свое привычное обличье. Почувствуй, как растет твое тело; пусть крылья вознесут тебя к небесам. Он требует тебя, только если ты сам хочешь вернуться! Поэтому, Мемнох, подумай, прежде чем…» «Нет, не стоит предостерегать меня, возлюбленный мой, — сказал я Михаилу. — Я иду со слезами на глазах, я возвращаюсь».
Я опустился на колени и поцеловал спящую Лилию.
Она подняла на меня глаза.
«Это прощание, подруга моя, моя наставница», — вымолвил я.
Я поцеловал ее и затем, отвернувшись, превратился в зримого для нее ангела, с очерченным материальным силуэтом, поэтому она, приподнявшись на локтях и плача, созерцала это прощальное видение, чтобы удержать его в душе и вспоминать, когда захочется.
И тогда, невидимый, я примкнул к Михаилу и Рафаилу и отправился домой.
В первые мгновения я едва верил в это; когда я пролетал через преисподнюю, души возопили в агонии, и я раскинул руки в желании их утешить:
«Я не забуду вас! Клянусь! Я передам ваше прошение на небеса», — и продолжал полет вверх, туда, откуда нисходил свет, обволакивающий меня, как и горячая Господня любовь, прелюдией то ли Суда Небесного, то ли наказания, то ли прощения — чего именно, я не ведал, — и эта любовь обнимала меня и поддерживала. Радостные крики на небесах звучали оглушительно даже для моего слуха.
Там собрались все ангелы, Божьи дети. Божественный свет пульсировал в самой их середине.
Буду ли я наказан? Но все, что я ощущал, — это благодарность за то, что снова узрел тот свет, пусть даже и на пару мгновений.
Я не мог смотреть на этот свет. Мне пришлось закрыть глаза ладонями. И тогда, как всегда бывает при встрече с небесами, серафимы и херувимы окружили Бога, чтобы свет оказался за их спинами и не слепил глаза ангелам.
Голос Господа прозвучал незамедлительно и властно.
«Хочу сказать тебе кое что, Мой храбрый и самонадеянный друг, — вымолвил Он. — Есть одно понятие, над которым можешь поразмыслить в своей ангельской мудрости. Это понятие о геенне, об аде. — Это слово предстало предо мной во всей полноте своего смысла, — Огонь и вечные муки, — сказал Бог, — обратная сторона небес. Скажи мне, Мемнох, скажи, не кривя душой: будет ли это подходящим для тебя наказанием — полная противоположность славе, от которой ты отказался ради дщерей человеческих? Будет ли это надлежащим приговором — вечное страдание, пока не прервется ход времен?»

Страница 23 из 34 Следующая страница

Библиотека Фэнтази | Прикольные картинки | Гостевая книга | Халява | Анекдоты | Обои для рабочего стола | Ссылки |