Энн Райс - Мемнох-дьявол (Хроники вампиров — 5)

— То есть твоя работа становится все тяжелее.
— И да, и нет. Я выигрываю. Но я должен победить на Его условиях. Ад — место страданий. Но давай рассмотрим этот вопрос без спешки. Посмотри, что сделал Он. Когда Он распахнул настежь врата преисподней и спустился во мрак, как бог Таммуз спускался в шумерский ад, души последовали толпой за Ним и увидели Его искупление, увидели раны на Его руках и ногах. И то, что Он должен умереть за них, стало средоточием их смятения, и, разумеется, они устремились с Ним в небесные врата — ибо все, ими выстраданное, вдруг обрело смысл. Но был ли действительно в этом смысл? Можешь ли ты придать священное значение циклу природы, просто погружая в нее свое божественное Я? Достаточно ли этого?
— А как же души, что сжимаются от горечи и отнюдь не расцветают под каблуками топчущих их воинов; как же души, исковерканные немыслимой несправедливостью, впадающие в поношение вечности, а как насчет всего современного мира, озлобленного на Бога, озлобленного в достаточной степени, чтобы проклинать Иисуса Христа и Самого Бога, как это делали Лютер, Дора, как это делал ты, как делали все.
— Люди современного тебе мира, мира конца двадцатого столетия, никогда не переставали верить в Него. Дело в том, что они ненавидят Его, они негодуют на Него; они озлоблены на Него. Они считают… они считают… — Считают себя превыше Его, — спокойно произнес я, со всей остротой понимая, что сейчас он говорит те же слова, которые я говорил Доре.
— Да, — сказал он. — Да, ты считаешь себя превыше Его.
— И ты тоже.
— Да Я не могу продемонстрировать населяющим ад Его раны. Это вряд ли убедило бы их, этих жертв, этих скорбящих, негодующих страдалиц, вынесших боль, которую Ему не представить. Я могу лишь сказать им, что это отцы доминиканцы Его именем заживо сожгли их тела, считая их ведьмами. Или когда их семьи, кланы и деревни истреблялись испанскими солдатами, то это было нормально, потому что на знамени, которое люди несли в Новый Свет, было Его изображение с кровоточащими руками и ступнями. Ты думаешь, это заставит кого нибудь покинуть ад, чтобы выяснить, почему Он позволил такому случиться? И позволит другим душам вознестись без единой капли боли?
Если бы я начал их обучение с этого образа — Христос умер за тебя, — сколько, по твоему, времени ушло бы на обучение души в аду?
— Ты не сказал мне, каков ад и как ты проводишь там обучение.
— Я делаю это по своему, могу тебя заверить. Я поставил свой престол над Его Престолом — как выражаются поэты и интерпретаторы Священного Писания, — ибо знаю, что для того, чтобы душа попала на небеса, никогда не требовалось страдания, что полное понимание и приятие Бога никогда не требовало поста, бичевания, распятия, смерти. Я знаю, что человеческая душа превзошла природу, и для этого душе понадобилось лишь научиться ценить красоту! Иов был Иовом до того, как страдал! И оставался им после! Чему такому страдание научило Иова, чего он не знал раньше?
— Но как ты обставляешь это в аду?
— Я вовсе не начинаю с рассказа о том, что человеческий глаз одинаково отображает для Него совершенство творения, когда с ужасом смотрит на изувеченное тело и мирно взирает на сад.
И Он настаивает, что все дело в этом. Твой Сад Зла, Лестат, — вот его версия совершенства. Все это развилось из одного и того же семени, и я, Мемнох дьявол, с моим недалеким ангельским разумом, не в состоянии это уразуметь.
— Тогда как же ты борешься с Ним в аду и отвоевываешь небеса для проклятых? Как?
— Что, по твоему, представляет собой ад? — спросил он, — У тебя достаточно было времени, чтобы на этот счет появились какие то соображения.
— Прежде всего это то, что мы называем чистилищем, — сказал я. — Никто не избежит искупления. Я понял это из твоего спора на поле брани. Итак, какие страдания должны принять души в аду, чтобы их безоговорочно аттестовали для небес?
— И какие же, по твоему, должны они принять страдания?
— Не знаю. Мне страшно. Мы собираемся отправиться туда, верно?
— Да, но мне хочется узнать, чего ожидаешь ты.
— Я не знаю, чего ожидать. Я знаю, что существа, лишившие других жизни — как я, — должны пострадать за это.
— Пострадать или заплатить?
— А есть какая нибудь разница?
— Ну, допустим, тебя представился бы случай простить Магнуса, вампира, втянувшего тебя во все это. Предположим, он встал бы перед тобой и сказал; «Лестат, прости меня за то, что я вырвал тебя из привычной человеческой жизни и поместил вне природы, заставив пить кровь, чтобы жить. Делай со мной, что пожелаешь, но только прости меня». Как бы ты поступил?
— Ты выбрал плохой пример, — сказал я. — Наверняка я бы его простил. Магнус не ведал, что творил. И вообще мне на него наплевать. Он был сумасшедшим. Чудовищем Старого Света. Он повиновался какому то извращенному, обезличенному рефлексу. Я даже не думаю о нем. Мне до него нет дела. Если ему и надо просить у кого то прощение, пусть просит его у смертных, которых он убил в течение жизни.
В его башне было подземелье, заполненное трупами молодых мужчин, внешне напоминающих меня, — тех, что он приводил туда, очевидно, для испытания и потом убивал без всякого посвящения. Я все еще помню их, груды молодых тел, все со светлыми волосами и голубыми глазами. Молодые люди, лишенные энергии и самой жизни. Прощение он должен получить от всех тех, кого лишил жизни тем или иным способом, — ему придется заслужить прощение каждого из них.
Я снова начал дрожать. Этот признак гнева был мне хорошо знаком. А какой гнев испытывал я много раз, когда прочие обвиняли меня в дерзких нападениях на смертных мужчин и женщин. И детей. Беспомощных детей.
— А ты? — спросил меня Мемнох. — Что, по твоему, необходимо тебе, чтобы попасть на небеса?
— Думаю, достаточно будет того, что я на тебя работаю, — произнес я с вызовом. — По крайней мере, это вытекает из твоих слов. Но ты не открыл мне в точности, чем занимаешься! Ты рассказал мне только историю сотворения и страстей, твоего пути и Его пути, ты описал свое противостояние Ему на земле, и я могу представить себе последствия такого противостояния — мы оба сенсуалисты, мы оба верим в мудрость плоти.
— Аминь.
— Но ты не дал полного объяснения тому, чем занимаешься в аду. И каким образом ты можешь выиграть у Бога? За счет того, что быстро передаешь души Ему в руки?
— Быстро и с веской аттестацией, — сказал он. — Но сейчас речь идет не о каком то конкретном предложении для тебя. И не о моем противостоянии Ему; я спрашиваю тебя вот о чем: учитывая все, что ты видел, каким, по твоему, должен быть ад?
— Боюсь отвечать. Ибо место мое — здесь.
— Ты ведь никогда ничего не боялся, Продолжай. Сформулируй свои соображения. Каким в твоем понимании должен быть ад, что должна вынести душа, чтобы стать достойной небес? Достаточно ли сказать: «Я верю в Бога. Иисус, я верю в Твои страдания«? Достаточно ли сказать: «Сожалею о всех своих грехах, потому что они оскорбляют Тебя, мой Бог»? Или: «Мне жаль, потому что, пребывая на земле, я в действительности не верил в Тебя. А теперь я знаю, что все это правда, и я не буду больше делать ничего порочащего меня, и, пожалуйста, пусти меня поскорей на небеса».
Я не отвечал.
— Суждено ли всякому попасть на небеса? — спросил он.
— Нет, Этого не может быть, — ответил я. — Такое невозможно для существ, подобных мне, существ, мучавших и убивавших других существ. Невозможно для людей, умышленно вызывавших своими действиями наказания столь жестокие, как болезни, или пожар, или землетрясение, — то есть людей, совершавших грехи, принесшие столько же или больше зла, чем природные катастрофы. Неправильно было бы им отправиться на небеса, даже если они знают, даже если понимают или начали постигать совершенное ими! Небеса очень скоро превратятся в ад, если всякая жестокая, эгоистичная, злобная душа попадет на небо. Мне бы не хотелось встретить на небесах подобных исчадий зла! Если такое возможно, то страдания этого мира страшно близки к… — Страшно близки к чему?
— К тому, что не заслуживает прощения, — прошептал я.
— Что же заслуживает прощения — с точки зрения души, умершей в боли и смятении? Души, знавшей, что Богу все равно?
— Не знаю, — признался я, — Когда ты описывал тех избранных из преисподней, первый миллион душ, что ты провел через небесные врата, ты не говорил о преображенных чудовищах; ты говорил о людях, простивших Богу несправедливость мира, не так ли?
— Верно. Именно таких я взял с собой к небесным вратам — да — Но ты говорил так, словно эти люди стали жертвами несправедливости Господа, Ты ведь не исправлял души виновных? Таких, как я, — грешников, виновных в совершении несправедливостей?
— Ты думаешь, что им нечего сказать в свое оправдание?
— Некоторые могут иметь свои оправдания, коренящиеся в собственной глупости, простодушии, страхе перед властями. Но многие, очень многие злодеи просто напросто такие, как я. Они знают, насколько плохи. Им на это наплевать. Они делают то, что делают, потому что… потому что им это нравится. Я люблю делать из людей вампиров. Я люблю пить кровь. Мне нравится лишать людей жизни. И всегда нравилось.
— Разве из за этого ты пьешь кровь? Просто потому, что тебе нравится? А не оттого ли, что из тебя сделали совершенный сверхъестественный механизм с вечной жаждой крови, питающийся только кровью. Механизм, выхваченный из жизни и превращенный в Дитя Ночи из за несправедливости мира, которого ты и твоя судьба волновали не более, чем любой ребенок, голодающий этой ночью в Париже?
— Я не оправдываю то, что совершаю, или то, чем являюсь. Если думаешь, что да, если именно поэтому хочешь, чтобы я вместе с тобой управлял адом или обвинял Бога… то ты выбрал не ту персону. Я заслуживаю искупления только за то, что отнял у людей. Где их души, души тех, что я убил? Были ли они готовы к небесам? Попали ли они в ад? Потеряли ли эти души свою индивидуальность и пребывают ли все так же в вихре между адом и небесами? Души там, я знаю, я видел их — души, которым предстоит еще найти свое место.
— Да, верно.
— Я мог бы послать души в этот вихрь. Я — воплощение жадности и жестокости. Я пожирал смертных, которых убил, — для меня это было едой и питьем. Я не могу этого оправдать.
— Ты думаешь, я хочу, чтобы ты оправдал себя? — спросил Мемнох. — Какое насилие я до сих пор оправдывал? Что заставляет тебя думать, что ты мне понравишься, если станешь оправдывать или защищать свои действия? Разве я когда нибудь защищал кого то, заставившего другого страдать?
— Нет, не защищал.
— Ну и что тогда?
— Что такое ад и как можешь ты управлять им? Ты не хочешь, чтобы люди страдали. Похоже, ты не хочешь даже, чтобы я страдал. Ты не можешь указать на Бога и сказать, что Он делает все хорошо и со смыслом! Не можешь. Ты — Его противник. Тогда что же такое ад?
— А что ты думаешь на этот счет? — снова спросил он меня. — С чем бы ты морально примирился… прежде чем совершенно отвергнуть меня! Прежде чем сбежать от меня. В какой ад смог бы ты поверить и каким бы ты его создал, будучи на моем месте?
— Областью, где люди осознают, что они сделали прочим, где сталкиваются с каждой подробностью этого, чтобы никогда, никогда не совершать того же самого опять; местом, где люди буквально преобразуются от понимания того, что сделали неправильно, и как могли бы избежать этого, и что им надо было делать. Когда они понимают, как сказал ты об избранных из преисподней. Когда могут простить не только Бога за весь этот большой кавардак, но и себя за свои ошибки, свое ужасное агрессивное поведение, свою злобу и низость. Когда любят всех и прощают всем. Лишь тогда они достойны небес. Ад должен стать местом, где они увидят последствия своих действий, но с полным милосердным пониманием того, как мало сами знали до этого.
Совершенно верно. Понимать то, что ранит других людей, осознать, что ты не ведаешь многого, что никто не давал тебе знания, хотя у тебя была власть! И простить — простить своих жертв, простить Бога, простить себя. Да Вот это правильно. Это положит конец моему гневу, моему насилию. Я не смогу больше потрясать кулаками, если только прошу Бога, и других людей, и себя.
Он ничего больше не говорил, просто сидел со сложенными на груди руками — глаза широко раскрыты, на темном лбу мелкие капельки влаги.
— Так вот в чем дело? — со страхом произнес я. — Это… это место, где ты учишься понимать, что сделал другому существу… где приходит осознание того, какие страдания навлек на других!
— Да, и это ужасно. Я создал его и управлял им, чтобы возродить души праведных и неправедных, тех, кто страдал, и тех, кто совершал зло. И единственный урок такого ада — это любовь.
Я был испуган, так испуган, как в то время, когда мы ходили в Иерусалим.
— Он любит мои души, когда они являются к Нему, — сказал Мемнох. — И Он рассматривают каждую как; оправдание Своего пути!
Я горько улыбнулся. Мемнох продолжил:
— Война Ему кажется вещью величественной, болезни в Его глазах накладывают печать избранности, а самопожертвование кажется Ему воспеванием Его славы! Словно Он когда нибудь испытал все это! Он пытается задавить меня цифрами. Да во имя креста было совершено больше несправедливости, чем во имя любого другого дела, или символа, или вероучения, или любой другой философии на земле!
И я высвобождаю души из ада, говоря правду о том, как люди страдают, что они знают и на что способны, так что мои души потоком идут через Его врата.
А кто, по твоему, попадает в ад, чувствуя себя более всех обманутым? Наиболее разгневанным и не прощающим? Ребенок, погибший в газовой камере концентрационного лагеря? Или воин с руками по локоть в крови, которому внушали, что если он истребит врагов государства, то обретет себе пристанище в Валгалле, раю или на небесах?
Я не отвечал. Я хранил молчание, слушая его, наблюдая за ним.
Он подался вперед, еще более решительно завладевая моим вниманием и преображаясь у меня на глазах из дьявола — козлоногого человекозверя с раздвоенными копытами — в ангела, Мемноха — Мемноха в просторной непритязательной мантии, с сияющими светлыми глазами под золотистыми нахмуренными бровями.
— Ад — это место, где я исправляю вещи, сделанные Им неправильно, — молвил он. — Ад — это место, где я вновь ввожу в употребление то состояние духа, которое могло бы существовать, если бы страдание не разрушило его! Ад — это место, где я учу мужчин и. женщин, что они могут быть лучше Его.
Но это и мое наказание, ад. Из за споров с Ним, из за того, что я вынужден отправиться туда и помогать душам пройти весь цикл, как Он его понимает, из за того, что я должен жить там с ними! И если я не смогу помочь им, если не научу их, они могут остаться там навсегда!
Но ад — не место моего сражения.
Земля — вот место моего сражения. Лестат, я сражаюсь с Ним не в аду, а на земле. Я блуждаю по свету, стремясь низвергнуть всякую доктрину, которую Он воздвиг для освящения самопожертвования и страдания, для освящения агрессии, жестокости и разрушения. Я увожу мужчин и женщин из церквей и храмов, чтобы они танцевали, пели, пили, обнимали друг друга свободно и по любви. Я делаю все, что в моих силах, чтобы изобличить ложь в самой сути Его религий! Я пытаюсь разрушить ложь, которой Он позволил разрастаться по мере разворачивания вселенной.
Он — единственный, кто безнаказанно может наслаждаться страданием! И все потому, что Он — Бог, и не знает, что это значит, и никогда не знал. Он создал существ, более сознательных и любящих, чем Он сам. И окончательная победа над всем людским злом придет лишь тогда, когда Он будет свергнут с Престола, раз и навсегда, проигнорирован, отвергнут, отброшен прочь. Когда с Него будет снят покров таинственности, и мужчины и женщины станут искать добро, и справедливость, и нравственность друг в друге.
— Они пытаются делать это, Мемнох! Пытаются! — сказал я. — Вот что они имеют в виду, когда говорят, что ненавидят Его. Вот что имела в виду Дора, говоря: «Спросите Его, почему Он допускает все это!» Тогда ее руки сжимались в кулаки!
— Знаю. Ну, так ты хочешь или нет помочь мне в борьбе против Него и Его креста? Отправишься ли ты со мной на небеса — в этот мерзкий ад болезненного узнавания, мерзкий в своей одержимости страданиями! Нет, ты не станешь служить мне в каком нибудь одном, из этих мест. Ты будешь служить во всех сразу. И подобно мне, небеса вскоре могут показаться тебе почти столь же невыносимыми, что и ад, из за своей возвышенности. Их блаженство заставит тебя пожелать исправить совершенное Им зло, ты будешь стремиться заставить ад работать на эти смятенные души, чтобы помочь им вознестись из трясины к свету. Когда находишься в лучах света, то не можешь забыть эти души! Вот что значит служить мне. Он помолчал, потом спросил:
— У тебя достанет смелости увидеть это место?
— Мне бы хотелось.
— Предупреждаю тебя, это ад.
— Я только начинаю представлять себе… — Он не будет существовать вечно. Настанет день, когда либо сам мир будет разнесен на куски Его человеческими почитателями, либо все те, кто умрет, станут посвященными, и предадутся Ему, и попадут прямо в Его руки. Совершенный мир, или мир разрушенный, одно или другое, — но однажды аду настанет конец. И тогда я вернусь на небеса, счастливый остаться там первый раз за все мое существование, с начала времен.
— Возьми меня с собой в ад, пожалуйста. Теперь я хочу его увидеть.
Он протянул руку, погладил меня по волосам, затем прижал ладони к моим щекам. Ладони были теплыми и ласковыми. На меня снизошло ощущение покоя.
— Как: много раз в прошлом, — сказал он, — я почти завладевал твоей душой! Я видел, как она вот вот выскользнет из плена твоего тела, и все таки твоя сверхъестественно сильная плоть, твои сверхъестественный разум и геройская смелость не давали душе и телу разъединиться, и душа, бывало, мерцала и горела внутри, не даваясь в руки. А теперь… теперь я иду на риск, предлагаю тебе погрузиться в ад, хочу, пока ты не передумал, чтобы ты посетил его, в надежде, что ты вынесешь увиденное и услышанное и вернешься, чтобы быть со мной и помочь мне.
— Было ли хоть раз, чтобы моя душа воспаряла к небесам, минуя тебя, минуя вихрь?
— А как ты думаешь?
— Я помню… однажды, когда я был жив… — И что?
— Чудное мгновение. Я пил и беседовал, с хорошим своим другом, Николя, это было на постоялом дворе в моей деревеньке во Франции. Внезапно, всего на какой то миг, я ощутил невообразимое блаженство: все показалось терпимым и совершенно непричастным ни к какому ужасу, когда либо совершенному или могущему произойти. Всего один миг, пьяный миг. Помнится, я описал его на бумаге, пытаясь вновь воскресить в памяти. То было мгновение, когда я готов был простить все, что угодно, и отдать все, что угодно, и, возможно, в тот миг я просто перестал существовать: что я видел, было вне меня. Не знаю. Если бы в тот момент пришла смерть… — Но пришел страх — страх, когда сознаешь, что даже умерев, можешь ничего не понять, что ничего может и не быть… — Да. А теперь я опасаюсь чего то худшего. Того, что, несомненно, нечто существует, и оно, может быть, хуже, чем ничто.
— Ты вправе так думать. Необязательно нужны орудия пыток, гвозди или огонь, чтобы заставить мужчин и женщин желать забвения. Ты только представь — желать, чтобы ты никогда не жил.
— Мне знакомо такое. И я боюсь вновь испытать это чувство.
— Правильно делаешь, что боишься. Я думаю, ты никогда еще не был настолько готов к тому, что я собираюсь показать.


ГЛАВА 21

По каменистому полю кружил вихрь, мощная центробежная сила рассеивала и высвобождала те души, которые пытались освободиться от ее уз; как только им удавалось это сделать, они обретали узнаваемые человеческие формы и принимались колотить во врата ада или просто слонялись вдоль невообразимо высоких стен, посреди вспышек огня, обращаясь друг к другу и моля о чем то.
Голоса терялись в шуме ветра. Души в человеческом обличье пребывали в борении, некоторые блуждали словно в поисках каких то потерянных предметов, а потом поднимали руки, снова отдаваясь на волю вихрю.
Женская фигура, тонкая и бледная, протянула руки, чтобы собрать не находящую себе места, плачущую стайку детских душ; некоторые из них были настолько малы, что не умели ходить. Души детей блуждали с жалобным плачем.
Мы приблизились к вратам, к их узким разомкнутым наверху аркам, поднимающимся ввысь черными узкими силуэтами и словно сработанными из оникса средневековыми мастерами. Воздух был наполнен тихими, жалобными стенаниями. Души отовсюду протягивали к нам руки; тихий гул голосов окутывал нас наподобие комариной стаи или полчища мух над полем после сражения. Призраки хватали мои волосы и пиджак.
Помоги нам… впусти нас… будь проклят… проклинаю тебя… проклятый… возьми меня назад… освободи меня… проклинаю тебя навеки… черт тебя побери… помоги мне… помоги… Ропот крепчал.
Я сопротивлялся, чтобы души не загораживали мне вида. Передо мной плыли размытые лица, горестные вздохи обдавали горячим дыханием мою кожу.
Врат как таковых не было, были просто проемы.
Возле них стояли мертвецы прислужники, с виду более плотные, а на самом деле с такими же просвечивающими фигурами, как у других, разве что чуть плотнее и различимее; они манили к себе потерянные души, каждую называя по имени; они перекрывали ураганный ветер призывами к тому, что каждый должен найти дорогу внутрь и что это еще не вечные муки.
Чадили факелы; по верху стен горели лампы. Небо располосовывали зигзаги молний и мощный таинственный фейерверк от выстрелов пушек — и старинных, и современных. Воздух был наполнен запахом пороха и крови. Снова и снова вспыхивали огни, словно в каком то сказочном представлении, устроенном на потеху старинного китайского императорского двора, а затем вновь накатил мрак, делая все вокруг нематериальным и холодным.
— Входите внутрь, — пропели мертвецы прислужники, призраки столь же решительные, каким был Роджер, в одеяниях всех времен и народов, мужчины и женщины, дети, старики — ни одного непрозрачного тела, — все они направлялись мимо нас в запредельную долину, пытаясь помочь боровшимся, проклинающим, упавшим. Мертвецы помощники из Индии в своих шелковых сари, из Египта — в платьях из хлопка, из давно канувших в Лету царств — в великолепных, богато изукрашенных придворных одеяниях; костюмы со всего света — украшенные перьями наряды, которые мы называем дикарскими, темные сутаны священников; самовыражение всего света, от самого примитивного до великолепнейшего.
Я прильнул к Мемноху. Была ли она прекрасной или отталкивающей — эта толпа из представителей всех времен и народов? Черные, белые, азиаты — люди всех рас, с вытянутыми вперед руками уверенно движущиеся среди потерянных и смятенных душ!
Сама земля жгла мне подошвы; почерневший каменистый мергель, усыпанный мелкой крошкой. Почему это? Зачем?
По всем направлениям то резко, то плавно вздымались горные склоны, переходили в отвесные скалы, стремились ввысь и обрывались в глубокие ущелья, заполненные дымчатым туманным сумраком и казавшиеся самой преисподней.
В проемах арок то мерцал, то вспыхивал свет; крутые изломы лестниц на отвесных каменных стенах уводили к едва различимым глазом долинам и стремительным потокам, над которыми поднимался пар, — золотистым и красным от крови.
— Мемнох, помоги мне! — прошептал я. Я не осмеливался выпустить из рук плат. И не мог заткнуть уши. Стенания впивались в мою душу, как топоры, отсекая от нее кусок за куском. — Мемнох, это невыносимо!
— Мы поможем тебе, — воскликнули призраки прислужники, стайка которых окружила меня со всех сторон, чтобы расцеловать и обнять. Глаза их были широко раскрыты в приливе сочувствия. — Лестат пришел. Лестат здесь. Мемнох привел его. Войди в ад. Голоса то нарастали, то утихали, они звучали то поодиночке, то вместе, словно множество людей твердили по четкам молитвы, каждый начиная со своего места, и постепенно голоса стали звучать нараспев.
— Мы любим тебя.
— Не бойся. Ты нам нужен.
— Останься с нами.
— Помоги нам скоротать время.
Я чувствовал их нежные утешающие прикосновения, хотя меня ужасали и пылающий свет, и полыхающие на небе вспышки, а запах дыма щекотал ноздри.
— Мемнох! — Я вцепился в его почерневшую руку, пока он тащил меня за собой, строго, с отстраненным выражением на лице озирая свое адское царство.
И там под нами, за скальной расщелиной, лежали бесконечные равнины, усеянные блуждающими и спорящими мертвецами, рыдающими, потерянными, испуганными, — теми, кого вели, собирали и утешали призраки прислужники; а иные бежали опрометью, словно могли спастись, но лишь натыкались на толпы душ и продолжали безнадежно бегать по кругу.
Откуда исходил этот адский свет, это мощное и неослабное сияние? Водопады искр, неожиданные вспышки пылающего красного цвета, пламя, кометы, дугой проносящиеся над вершинами.
Вопли усиливались, эхом отдаваясь от скал. Души подвывали и пели. Мертвецы прислужники бросались, чтобы помочь упавшим встать на ноги, проводить тех, кто наконец подходил к тем или иным лестницам или вратам, входам в пещеры или тропинкам.

Страница 29 из 34 Следующая страница

Библиотека Фэнтази | Прикольные картинки | Гостевая книга | Халява | Анекдоты | Обои для рабочего стола | Ссылки |